Моя жизнь: до изгнания

Становление руки

Ещё в СХШ я поставил перед собой цель стать настоящим мастером. То есть овладеть рисунком, цветом и композицией. И это требовало в первую очередь серьёзной работы. Никаких поблажек! Жёсткий режим и беспощадность к себе!

Основа всего – рисунок. Для меня он не только скелет человека или животного, а скелетон каждого художественного творения, поскольку основа композиции картины – рисунок; движение фигур и пропорции – рисунок, и даже распределение цвета имеет прямое отношение к рисунку. И чтобы овладеть точной, чёткой, безошибочной линией, я выбрасываю стирательную резинку и карандаш и начинаю копировать гравюры старых мастеров пером и тушью, которые исключают исправление ошибочных линий.

Рука глазного хирурга – вот мой идеал руки! Ибо для операции глаза необходима рука, обладающая опытом филигранной работы со скальпелем, умеющая провести наитончайшую линию разреза. И сотни и сотни листов недорогой бумаги с наитончайшими, но, увы, неточными линиями устилали пол у стола, за которым я приучал руку и глаз к предельной точности. Раз в неделю я собирал охапки неудавшихся рисунков и, вызывая негодование обитателей “вороньей слободки”, до отказа набивал ими помойные вёдра, стоявшие на чёрной лестнице.

Прошёл немалый срок, прежде чем я научился безупречно копировать гравюры, выполненные Иеронимом Коком с рисунков Питера Брейгеля Старшего, прозванного Мужицким. Фигуры людей, дома и деревья в них испещрены десятками, сотнями линий и штрихов, которые нужно безошибочно точно перенести на белый лист, лежащий передо мной. И вот, напряжённо всматриваясь в расстояние между штрихами, в их направления и пересечения, ручкой с металлическим пером, побывавшим в баночке с тушью, вычерчиваешь точнейшую копию гравюры – штрих в штрих, линия в линию…

Много лет спустя я наткнулся на мысли Джона Рёскина о владении безупречной линией рисунка мастерами прошлого, которое “заключается в беспрерывном, последовательном ряде движений руки, более верных, чем движения самого искусного фехтовальщика; карандаш не только проводит с безошибочной точностью прямую линию от одной точки до другой, но с такой же точностью проводит линию изогнутую и ломаную… уверенность движений доходит до того, что художник может… одной линией начертить вполне законченный профиль или другую часть контура головы, и рисунок не потребует дальнейших изменений”. А для этого должна быть “предельная точность мускульного движения” и “духовное напряжение”, когда “рука художника каждую минуту подчиняется непосредственному замыслу”. И у меня, и у Рёскина остриё карандаша приравнивается к острию шпаги или скальпеля.

…Я делаю бесчисленное множество набросков с натуры, стараюсь одной линией передать динамику движения человеческой фигуры или животного. Рисую зверей и птиц в Ленинградском зоопарке. Папки заполняются зарисовками удивительных переплетений ветвей деревьев, комнатных и полевых растений, жуков, букашек, бабочек. Постепенно я начинаю овладевать точной линией. Педагог, ведущий класс рисунка, надолго задерживается у одного из моих карандашных набросков с двумя сидящими фигурами и громко заявляет: “Пропорции довольно странные, но какая удивительная линия, какая плавность и точность! Я ещё с подобным не сталкивался! Рисунок забирается в образцы!” Ура! Мои старания достигли цели! А четверть века спустя я буду, не отрывая руки, одной линией чертить метафизические фигуры и композиции на двухметровых листах чёрной бумаги, прикреплённых к стене, и наблюдать за моей рукой будут студенты и профессора Оксфордского, Стэнфордского и других университетов. Пройдёт ещё пятнадцать лет – и в когда-то изгнавшей меня стране я буду давать мастер-класс в Московском университете, вычерчивая одной линией сложнейшие фигуры.