Моя жизнь: до изгнания

Необычные условия необычного изгнания

Литейный, 4 – адрес незабываемый для сотен тысяч жителей Ленинграда и Советского Союза. Для сотрудников Большого дома, для арестантов, доносчиков, обозначенных в этом ведомстве секретными агентами, а в простонародье именуемых стукачами, для многочисленных свидетелей, проходящих по разным политическим и особо крупным делам. Пятый отдел этого учреждения занимался идеологическими врагами и диверсантами. К этому разряду врагов был с юных лет причислен и я, поскольку в первый раз был доставлен в это мрачное здание, как только мне исполнилось шестнадцать лет. Двумя сотрудниками КГБ мне было объявлено решение об изгнании навсегда изо всех художественных и образовательных учреждений. Сейчас мне двадцать восемь, и офицер 5-го отдела должен мне пояснить, каким образом меня будут навсегда изгонять уже из Советского Союза.

Ровно в девять утра вхожу в кабинет полковника Юрия Ивановича Попова, начальника 5-го отдела Управления КГБ. Он оказался вполне интеллигентным и приветливым человеком лет сорока, с хорошей офицерской выправкой. Обратился ко мне по имени-отчеству, что для меня, особенно в стенах этого здания, было непривычно. Принесли два стакана чая, и, прихлёбывая чай, полковник обратился ко мне со следующей речью: “Михаил Михайлович! Мы давно внимательно наблюдаем за вами и вашим творчеством. У нас в отделе несколько томов доносов. Вам грозила 64-я статья. Она гласит, что измена Родине, бегство за границу наказывается смертной казнью с конфискацией имущества. Владимиру Егереву – офицеру из нашего отдела – с большим трудом удалось снять с вас эту статью. Мне поручено подготовить ваш быстрый и бесшумный выезд из страны, но поймите, что не все сотрудники настроены к вам благожелательно даже после снятия 64-й статьи. Кто-то настаивает на заключении Шемякина в психбольницу, кто-то – на заключении в лагерь, а кто-то предлагает оставить на свободе, поскольку вы группируете вокруг себя, в своей мастерской много интеллигенции и за вами всеми легко следить нашим агентам. (Итак, полковник подтвердил то, что я всегда подозревал: в круг моих знакомых внедрены агенты КГБ.) Но есть и те, кто не против того, чтобы Шемякина в этом мире не существовало… Вам ясно? (И в памяти моей мгновенно всплыла и стальная арматура, и здоровенный кусище льда, которые должны были размозжить мою черепушку.) Наконец, есть вариант, который я советую принять. Вы в короткий срок покидаете навсегда Советский Союз и уезжаете в любую капиталистическую страну по вашему выбору, разумеется, которая вас примет. Думаю, что вас примет Франция. Но есть при этом варианте кое-какие условия, которые нужно обязательно соблюдать.

Первое: об отъезде никто, никто не должен знать – ни ваши друзья, ни даже родители. Второе: с собой ничего, абсолютно ничего не берёте, никаких вещей! Ни чемодана, ни сумки. В руках может быть только пластиковый пакет, в которые пакуют в аэропортах сувениры. Вам будет дано страной пятьдесят долларов. Вот все условия. Сообщить, где вы находитесь, можете родителям и друзьям через месяц после прибытия. И ещё. Пока вы не пройдёте пропускной пункт в аэропорту во Франции, вы ещё не покинули Советский Союз. У нас бывали случаи, когда и самолёт разворачивали обратно”.

Разумеется, я согласился на все условия, выбрав из всех стран Францию, однако последние слова меня, признаться, озадачили и насторожили.

И тут произошло совсем уже странное. Полковник Попов попросил у меня мой паспорт и, внимательно пролистав страницы, достал коробку со спичками, чиркнул одной из них и поджёг паспорт. Я молчал и с ужасом наблюдал, как паспорт чернеет в огне. Когда он обгорел наполовину, полковник потушил огонь. Открыл форточку, чтобы проветрить комнату от дыма, и сказал, что я должен пойти немедленно в районное отделение милиции, заменить обгоревший паспорт на новый и принести сюда же, к нему. “Но главное, когда вам выдадут новый паспорт, вас тут же направят в другой отдел милиции, чтобы в новый паспорт поставить печать о семейном положении, но вы никуда не заходите, а сразу ко мне”.

Я не выдержал и спросил: “А зачем всё это? Мы все знаем, что КГБ всесильно и всемогуще, всё под его контролем! И судьбы, и жизни людей зачастую зависят от решений КГБ. Зачем спички, зачем какие-то сожжённые и восстановленные странички из паспорта, зачем печати в каком-то отделении милиции? Разве один телефонный звонок или распоряжение, исходящее из этого здания, не решают всё?”

И тут я услышал совершенно неожиданный для меня ответ: “Свои иногда бывают хуже врагов…”

“Точно сказано, – пронеслось в моей голове. – Под расстрел с конфискацией моего нищенского имущества подвели «свои» – художнички, искусствоведы и те, кто дружески обнимал меня и подлую сущность которых мне не удалось разглядеть… Что двигало ими? Зависть к моему ещё не устоявшемуся таланту? Или к моей внутренней раскрепощённости и независимости? Или простое совковое желание нагадить, напакостить ближнему? Да, таинственна и загадочна душа русского человека, а вернее – советского. А какие-то совсем «чужие» гэбэшники не захотели поставить идеологического врага к стенке”.

Через несколько дней полковник Попов вручает мне заграничный паспорт, в который французское посольство в Москве должно поставить визу на въезд во Францию, а потом я должен буду взять нансеновский паспорт – паспорт человека без родины. Ведь Родину я покидаю навсегда… Вручив мне новый паспорт, полковник затем передаёт мне небольшой конверт и торжественно объявляет: “В конверте пятьдесят американских долларов для начала вашей новой жизни во Франции”. Я говорю “спасибо” и, желая хоть как-то отблагодарить полковника за всё сделанное для меня, снимаю с пальца массивное золотое кольцо с вправленной в него древнегреческой геммой. Это старинное и, судя по всему, очень ценное и дорогое кольцо было подарено мне Диной Верни. “Мне ведь с собой брать ничего не положено, и кольцо, разумеется, тоже, поэтому прошу вас принять его в знак благодарности”. – “Ни в коем случае; я этот подарок принять от вас не могу”, – произнёс полковник, с улыбкой возвращая мне кольцо. И тут же спросил, что я собираюсь делать с раскрашенными офортами к роману “Преступление и наказание”, которые вывешены в горкоме Союза графиков. Я ответил, что если они ему нравятся, то с удовольствием подарю ему их на память. “А вот их-то я с великим удовольствием приму! Я с моей дочкой давно уже охочусь за вашими гравюрами и офортами! Кое-что собрали!”

Когда на прощание он пожимал мне руку, я услышал от офицера КГБ фразу, которую не смог и не смогу забыть: “Россия когда-то изменится, и не исключена возможность, что вы вернётесь в родной для вас город, в свою страну, и мы, верящие в ваш талант, хотели бы, чтобы вы вернулись со щитом, а не на щите!” Это был конец 1971 года…

Вручая мне заграничный паспорт, Попов сказал, что надеется, что с визой проблем у меня не будет, и очень желательно, чтобы я покинул пределы СССР как можно быстрее.