Моя жизнь: до изгнания

Бременские музыканты

Благодаря “блуждающим” аккордам в 1920-х годах Йозефом Хауэром и Арнольдом Шёнбергом была изобретена додекафония.

Вскоре я, перепробовав все рычаги, усвоив усиление звучания труб, начинаю сочетать, переплетать трубные звуки и в какие-то моменты добиваюсь чего-то, отдалённо напоминающего Баха, Генделя и даже Сезара Франка. Правда, очень отдалённо… Но это вдохновляет, окрыляет! И я опять раздуваю меха, усиливаю звучание и нажимаю на клавиши, перемежая и сочетая звуки… Здесь что-то баховское, здесь – генделевское, ну а это что?..

Закрыв глаза, я блуждаю пальцами по клавишам. Некоторые смешанные звуки непроизвольно настораживают слух и сначала кажутся режущими, охрипшими или визгливыми… Но усиливаю этот режущий звук, и он зовёт за собой с какой-то непонятной силой, в которой ощущается незнакомая мне красота… Сочетание странных звучаний и их поиск увлекают меня всё больше и больше, меня уже не интересуют и не радуют неожиданные бахизмы, генделизмы и сезаризмы. Наверное, моя душа уже предугадывала встречу с настоящими мастерами, владеющими “деформацией звука”, – Арнольдом Шёнбергом, Альбаном Бергом и Антоном Веберном. И знакомство с ними будет таким же странным и необычным, как и их творения.

Но это чуть позже, а сейчас питерские метафизики, собравшись вечером вокруг подобия орга́на, пытаются создать музыкальное творение.

Я сижу за фисгармонией, а вокруг меня стоят новоиспечённые музыканты, вооружённые новоприобретёнными инструментами. Юлик Росточкин с большим медным тазом для варки варенья и толкушкой для пюре, Лёва Зайцев с изрядно помятым пионерским горном и Евгений Павлович Семеошенков со старенькой скрипкой, на которой сохранились лишь две струны, и со смычком с остатками конского волоса, давно не знавшего канифоли. Весь этот музыкальный хлам я приобрёл в утильсырье, потратив последние сбережения. На ум невольно лезли крыловские строки: “Проказница Мартышка, Осёл, Козёл да косолапый Мишка затеяли сыграть квартет… Ударили в смычки, дерут, а толку нет”. Ну нет! Толк у нас был! Недаром все мы были ярыми меломанами. Евгений Павлович и Юлик одержимы итальянским бельканто и даже брали частные уроки сольного пения у Николая Печковского, бывшего солиста Мариинского театра, отсидевшего в лагерях и лишённого возможности выступать в больших залах Ленинграда. Я в своё время учился играть на мандолине и даже овладел двухрядной гармонью, подаренной мне отцом в Германии, и вместе с Лёвой упивался органной и симфонической музыкой. И вот, несмотря на отсутствие музыкальной грамоты у всего “квартета”, мы всё же “ударили в смычки” и начали исступлённо “какофонировать”. Я самозабвенно раздувал меха и извлекал из фисгармонии немыслимые трели, нервно перебирая пальцами клавиатуру и разнообразя звук при помощи тембровых регистров. Хрипящие, визжащие, диссонирующие, они прекрасно сочетались с израненными воплями горна, что исторгал красный от натуги Лёвушка, а скрежетание пары струн из-под смычка Евгения Павловича отлично вплеталось в звучание металлических труб циммермановского шедевра. И как раз вовремя раздавался перекрывающий все эти звуки гул медного таза, по которому с размаху бил деревянной колотушкой Юлик. А разъярённые соседи, отчаянно тарабанившие кулаками в стены и дверь мастерской, эффектно дополняли нашу музыкальную концовку.