Моя жизнь: до изгнания

Чёрная ведьма

Если Лариса Триленко мертвенной бледностью тела, пепельностью волос, бездонной прозрачностью глаз и плавной замедленностью движений походила на русалку из старинных немецких баллад, то Ирина Янушевская явно вылетела на метле из жутковатых офортов Франсиско Гойи. Черноволосая, тощая, с узкими тёмными глазами, слегка скошенными к носу, щемящая тоска во взоре, устремлённом в никуда, от которого становилось не по себе. И так же, как Ларису Триленко, Ирину сопровождало одиночество, ибо многие её сторонились, будучи убеждены, что она ведьма.

Происходила она из старинного польского рода, окончила факультет истории искусств Академии художеств имени И.Е. Репина и зарабатывала на хлеб насущный экскурсоводом в Эрмитаже. Там я и подцепил преоригинальнейшую модель для своих картин. Чёрная ведьма обожала старину, мебель, стекло, керамику, живопись и гравюры. Была начитана, любила поэзию, собирала открытки с работ любимых мастеров, составила замечательный сборник поэтов, писавших о Петербурге. Натурщицей она была превосходной и самоотверженной. В февральские и мартовские морозы она, вся в мурашках от холода, мужественно и безропотно стояла обнажённой, позируя мне в нетопленой мастерской, и на вопросы, не замёрзла ли она и не пора ли ей одеться и бежать домой отогреваться, Ирина лишь мотала отрицательно головой.

Какой-то начинающий художник из провинции по фамилии Колчин женился на Ирине (говорили, чтобы получить ленинградскую прописку), но через полгода не то зачах и сошёл в могилу, не то сбежал обратно в свою деревню, оставив мою ведьму в одиночестве, но прибавив к её фамилии свою. И Чёрная ведьма стала Янушевской-Колчиной, и закрепилось за ней тогда прозвище Колченогая.

В своё ведьмовство она меня никогда не посвящала. Но однажды, позируя мне, тихим, бесстрастным голосом поведала, что какие-то обыски у меня в мастерской проводились и по её доносам, и умолкла, уставившись потухшим взором в кирпичную стену. Я с любопытством посмотрел на эту окоченевшую, тощую голую фигуру, покрытую гусиной кожей, в громадных мужских валенках, оставленных ей на память сбежавшим мужем, и, выдавив из себя утешительную фразу вроде: “Всё пройдёт, всё пройдёт, и ты, Ирочка, ни о чём не беспокойся”, – продолжал писать её портрет.

В восьмидесятых годах Чёрная ведьма вдруг объявилась в Америке, посетила мою нью-йоркскую мастерскую, время от времени писала обо мне интересные искусствоведческие статьи для русскоязычных эмигрантских газетёнок и по-прежнему собирала открытки с картин старых мастеров. В конце жизни много ела, весьма и весьма растолстела и неожиданно умерла, прислав мне перед смертью акварельные портреты, написанные ею с меня, и рукописную книжку с её же недурными рисунками. Для меня она и по сей день остаётся загадкой, разгадать которую так и не удалось.