Моя жизнь: до изгнания

“Хочешь остаться в Ленинграде – рисуй”

Жить в Ленинграде отцу не хотелось, он не любил этот дождливый город с холодными зимами. От сырости и холода старые раны – а их у отца, как я уже писал, было достаточно – давали о себе знать. Иногда отец после приступа кашля показывал матери носовой платок, окрашенный кровью, и, как всегда, с ошибками в произношении русских слов говорил: “Видишь, Юля, у меня, наверное, табуркулёз. Уезжать нам надо на юг. Иначе дело швах”.

Под югом отец подразумевал город Краснодар. Генерал Плиев, с которым отец сражался в Великую Отечественную войну, собирал там однополчан, служивших в его дивизии. Мать была в ужасе. Как? Уехать из любимого города, где она училась в театральном институте, играла в Театре комедии у Николая Павловича Акимова, и, возможно, он возьмёт её снова! Уехать от любимой мамы и сводных сестёр! Опять расстаться со старыми подругами и друзьями, которых она не видела долгие годы! Нет! Ни за что! Я тоже ни за что не хотел покидать город, где часто видел любимую бабушку и повзрослевшую рыжую Натку, Валентину и их весёлого отца Пепу, обучавшего меня игре на мандолине.

Мать носилась по Ленинграду, ища повод, чтобы навсегда в нём остаться. Но всё было безуспешно. И в голове у мамы возник довольно необычный план, его осуществление давало нам шанс не покидать Ленинград. В один из летних дней, когда отца не было дома, мать спросила меня: “Ты хочешь остаться в Ленинграде? – И, заранее зная ответ, прибавила: – Тогда садись и рисуй. Рисуй что хочешь. Вот тебе акварельные краски, кисточка и бумага. Твои рисунки я покажу в художественной школе, и, если они понравятся, тебя допустят к экзамену по рисунку и живописи. Если справишься и тебя примут, мы останемся в Ленинграде. А отец, если хочет жить в Краснодаре, пусть едет один”.

Я – и буду художником? Ведь отец всегда видел меня только военным! Каждое лето я топал по пыльным дорогам с солдатами, лежал на полигонах, стрелял из винтовок и автоматов, приучаясь с малых лет к армейскому быту. Конечно, рисовать пиратов было интереснее, чем стрелять по движущейся или неподвижной мишени. Но что я должен рисовать сейчас, чтобы мои рисунки понравились и меня допустили к экзаменам? “Рисуй что хочешь”, – сказала мама. И на бумаге стали возникать фигуры джентльменов удачи: таверна “Адмирал Бенбоу”, порт с одноногим Джоном Сильвером, прозванным Окороком…

…Я был принят сразу во второй класс Средней художественной школы при Институте живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина. Педагоги, просмотрев мои рисунки, сказали маме, что они “тянут” на второй. А Леонид Сергеевич Шолохов произнёс: “Этого парнишку мы берём. Пропорции ни к чёрту не годятся, но зато у него есть свой мир, это главное. А правильным пропорциям мы его подучим”. И, говоря высоким штилем, вместо воинского стана, который готовил мне отец, меня ждал храм Аполлона, уготованный Провидением. И вот первого сентября 1957 года я вхожу в знаменитое здание бывшей императорской Академии изящных искусств города Санкт-Петербурга. В широко распахнутых высоченных дубовых дверях Академии оглядываюсь и вижу двух молчаливых сфинксов, привезённых из далёкого Египта, за ними катит серые волны величественная Нева… Я действительно вступаю в храм Искусства.