Моя жизнь: до изгнания

Фальшивый иностранец

Иностранца я всегда сумею отличить от наших советских граждан. У них, у буржуазных иностранцев, в морде что-то заложено другое. Михаил Зощенко

Иностранцев как в царское, так и в советское время не любили, но уважали; более того, где-то и побаивались: тронешь его невзначай, а потом одни неприятности, а может, даже и международный скандал. И однажды ночью я этот страх перед иностранцем испытал на себе. Только иностранцем в ту памятную ночь был я, а испытывающими страх были милиционеры, которые задержали меня за шумное и недостойное поведение в ленинградском метро.

Виной этой истории была молодая английская художница Джиллиан Вайс, приехавшая по культурному обмену прочесть лекции в Академии художеств, где закрутила роман с молдавским студентом и готовилась выйти за него замуж. Нрава Джиллиан была весьма свободного и любила крепко выпить и погулять в компаниях художников. Не помню, кто её затащил ко мне на какую-то вечеринку, но после неё она стала частым гостем нашего дома.

Была она, как многие британки, не очень красива. К тому же, имея какой-то недуг, вынуждена была принимать гормональные пилюли, отчего у неё стали прорастать волосы под носом и на подбородке, и если она не успевала побриться, то при поцелуе слегка колола своей проросшей щетиной.

Крутая авангардистка, она умудрилась стать советницей королевы Англии по декоративному дизайну, мои работы ни в грош не ставила, как художника презирала, но как собутыльник и мужчина я ей явно нравился, и у меня ещё произойдёт с ней забавный эпизод в моей эмигрантской жизни в Париже.

Выпито в тот вечер было прилично, и я малость перебрал. И, видно, проснулись гены моего отца. Стащив с себя рубаху, как когда-то отец, я пил “Столичную”, обнажив свой торс, а за полночь надел на голое тело недавно приобретённый офицерский полушубок и отправился провожать возвращавшуюся в общежитие англичанку.

Спустившись в подземелье метро, в ожидании поезда мы громко орали, перемешивая русские слова с английскими, целовались и вели себя, пожалуй, чересчур свободно для советского времени. Публика неодобрительно поглядывала, а проходившая мимо немолодая служительница метро в казённой форме бросила на нас уничтожающий взгляд.

Подошёл поезд, я последний раз укалываюсь о подбородок Джиллиан и прежде, чем задвигается автоматическая дверь, кричу ей прощальные слова на разных языках, имеющихся в моём скромном запасе: “Бай-бай!”, “Чао!” и “Ауфвидерзеен”!”

Двери захлопнулись, поезд тронулся, я, пошатываясь, побрёл к лестнице-чудеснице, но дойти до неё мне не удалось: по дороге я умудрился нечаянно толкнуть ту самую невзлюбившую нас с Джиллиан служительницу метро, которая, засвистев в вынутый из нагрудного кармашка милицейский свисток, вызвала тут же подоспевший наряд милиции. “Хулиган заморский! Мало того что пьяный, так ещё и меня пытался на рельсы сбросить! – верещит служительница, сдавая меня милиционерам. – С кралей своей иностранкой при всех целовались, орали на своём языке, публику нормальную пугали… – продолжает она, пока четверо молодых милиционеров с интересом разглядывают меня. – Все они такие, заморские, и краля-иностранка бесстыдница…” – не может угомониться “пострадавшая”.

Значит, для них я сегодня являюсь существом заморским, то есть иностранцем, к которому надо относиться с осторожностью, и я мгновенно обретаю сильный акцент и превращаюсь в “иностранца”.

“Гражданин! Вы по-русски понимаете? Где вы живёте? Пожалуйста, покажите свой паспорт”, – вежливо обращается ко мне один из милиционеров, слегка тронув рукав моего тулупа. “Не смейт меня трогать! Я есть иностранный поттанный! Токуменаф нахотится у меня нет! А атресс мой я фам не дам!” – отвечаю я, важно задрав голову. “Ну тогда вам придётся поехать с нами в отделение милиции”, – говорит мне вежливый милиционер. “Не имейте прафа меня сатержать! Я есть дипломатическая статуса! Я путу писать болшая шалоба на фас!” – напыщенным тоном отвечаю милиционеру, с напускным высокомерием глядя на него. “Мы не можем вас одного сейчас отпустить. Вы у нас посидите, отдохнёте, вспомните, где вы живёте, и мы утром отвезём вас туда, где вы проживаете”, – опять же не повышая голоса, поясняет мне милиционер. И меня, бережно поддерживая с двух сторон, выводят из метро и сажают в синюю милицейскую машину.

Вскоре машина останавливается, мне помогают выйти, сопровождают меня по коридорам, по которым ведут пойманных проституток и мужиков с разбитыми физиономиями, вводят в кабинет с большущим письменным столом и предлагают сесть на стул. “Водички принести?” – участливо спрашивает один из милиционеров. “Никаких вота мне не нато! Я толжен ходить мой дом!” И прокричав это, я неожиданно для всех и, пожалуй, для себя тоже ныряю под письменный стол, усаживаюсь под ним и, слушая недоумённые голоса милиционеров, довольно улыбаюсь и засыпаю.

Не знаю, сколько я спал, но, очнувшись ото сна, не сразу сообразил, где я и что вообще со мной произошло. Пытаясь вылезти, я ударился головой о крышку стола и, начисто забыв своё иноземное происхождение, грязно выругавшись, озадаченно говорю: “Где я?”

И тут же слышу громкий изумлённо-радостный крик: “Ребята! Так он наш, оказывается! Русский! Тащи его из-под стола!” И две сильные руки хватают меня за ноги и, вытащив, помогают подняться.

Меня окружают молодые милиционеры, весело глядящие на мою недоумённую физиономию. Невысокий рыжеватый сержант, дружески хлопнув меня по плечу, почти кричит мне в ухо: “Ну парняга! Ну талант! Даже нашего капитана сумел обмануть! Он перед тем, как домой с дежурства ехать, заглянул под стол и сказал: «Точно! Иностранец! На финна он не похож, пьяный, но волосы тёмные. Может, француз какой или итальянец, может, немчура сраная, но явно не наш»”.

В дверь протискивается тощий милиционер с бесцветными рыбьими глазами на усыпанной прыщами физиономии. Восторги собратьев, видимо, ему совсем не по душе, и, глядя на меня, он злобно цедит: “Я бы такого клоуна за решётку упрятал”. Но, должно быть, прыщавого все недолюбливали, потому что никто не поддержал его идею о решётке.

Хмель ещё не выветрился у меня из головы, и я во весь голос заявляю, что такого, как он, я бы расстрелял. “А со мной что бы ты сделал?” – весело спрашивает меня рыжий сержант. “С тобой? Назначил бы тебя начальником милиции!” – ни на секунду не задумываясь, выпаливаю я. Милицейская молодёжь дружно смеётся. Видимо, эта игра им нравится. “Ну а меня кем назначишь?” – кричит один из них. “Тебя тоже к стенке!” Снова дружный смех – видно, я опять угадал. “А меня?” – снова кричит один из мусоров. “Начальником таможни!” – “А меня?” – “Расстрелять!” – “А меня?” – “Заведующим финансами!” – “А меня?” – “Тоже к стенке”.

Совсем распоясавшись, я вскочил на стол и, стоя на нём, распределял чины, звания и смертные приговоры. Наше весёлое представление прервал неожиданно вернувшийся капитан. Осмотрев суровым взором мгновенно умолкнувшую молодёжь, он приказал немедленно снять меня со стола и отвести в камеру, пообещав лично со мной разобраться.

Душная камера, пропахшая потом, табаком и перегаром, была битком набита задержанными нарушителями общественного порядка. Публика была самая разношёрстная. Несколько парней восточного типа с “аэродромами” на голове, вероятно приторговывавших анашой, держались от всех особняком. На широкой скамье, тянувшейся вдоль стен, сидели две привокзальные проститутки, к которым приставал подвыпивший мужичонка, пытавшийся их облапить, – они со смехом беззлобно его от себя отталкивали. Несколько человек дрыхли, растянувшись на скамье, и громко храпели. Человек пять блатного вида тихо переговаривались между собой, стоя у высоко расположенного зарешеченного оконца.

В камере царил полумрак, и, видимо, воспользовавшись этим, нас начали одолевать неизвестно откуда выползшие клопы. Покусываемые клопами чесались и матюгались. Какая-то мерзопакость поползла по моей шее, другая – по голой спине, и стоило мне раздавить пальцами ползающих по мне тварей, как в мой чувствительный кабардинский нос ударил клоповый запах. Не успел я расправиться с этой вонючей парочкой, как почувствовал укус на животе. Прикончив третьего клопа, я не выдержал и стал тарабанить в железную дверь кулаками.

Через минуту в открывшемся окошке показалась заспанная, зевающая морда милиционера. “Что молотишь?” – “Начальник! А наган у тебя есть?” – задушевным голосом спрашиваю я. “Ну есть”, – не подозревая подвоха, бурчит мне в ответ милиционер и снова зевает. “Ну так будь любезен, перестреляй клопов, которые ползают в этой камере”, – издевательским тоном говорю я и слышу за спиной дружный хохот задержанных. Окно тут же захлопывается, и мы остаёмся наедине с клопами.

Эта ночь казалась бесконечной – клопы продолжали нас беспощадно кусать. Я давил на себе клопов, тарабанил в дверь кулаками и опять требовал от подошедшего к окошку дежурного милиционера расстрелять клопов, каждый раз веселя камеру. А наутро мне разрешили позвонить домой, примчалась Ребекка и, как всегда в подобных ситуациях, показала благодарственную бумагу от КГБ за помощь в оформлении юбилейного ленинского стенда, которая не раз выручала меня в скандальных ситуациях и которую мы с Ребеккой прозвали индульгенцией. И капитан, прочитав её и посмотрев на увесистую печать со щитом и мечом, тут же выпустил меня из отделения милиции, посоветовав на прощание меньше пить.

Мои коллекционеры