Моя жизнь: до изгнания

Кое-что из Гоголя, кое-что из Бабеля

В один из вечеров отец явился изрядно выпившим. Мама сидела с новоприобретёнными подругами на кухне и, увидев, в каком состоянии папаша, уложила его в кровать и пошла проводить подруг, оставив меня присматривать за папой. Папа лежит в спальне поперёк кровати в белой ночной рубахе и белых кальсонах и время от времени привстаёт, опираясь на локоть, и кричит: “Немцы! Они двигаются на нас! Бурденко! Огонь! Огонь! Огонь!” (Эти пьяные инсценировки мама презрительно именовала бредом сивой кобылы.) Отцу становится дурно, я мечусь по дому в поисках ведра или таза и, не найдя, приношу из кухни медный тазик, в котором обычно варят на зиму варенье. Ставлю его на пол перед кроватью и не успеваю дойти до дверей, как тазик, с силой запущенный пьяным отцом, со свистом пролетает мимо моего виска, содрав с него кожу. Поверни я голову – и моя биография кончилась бы в тот вечер.

Вытирая кровь с виска, выбегаю из квартиры и вижу во дворе у дворницкой маму, всё ещё не распрощавшуюся с подругами. Мама в страхе смотрит на мой кровоточащий висок, подруги охают, ахают и надушенными платочками вытирают сочащуюся кровь. И в этот момент перед нами возникает фигура отца. Голый по пояс, в кальсонах, босой и со старинным кинжалом в руках. “А я тебя, Юля, повсюду ищу”, – с пьяной улыбкой говорит отец и затем заходит в дворницкую. Через застеклённую дверь мы видим, как отец гладит любимую кошку дворничихи. Кошка большая, ангорская и к тому же ожидающая котят.

Пялиться на полуголого мужчину в кальсонах не очень прилично, и подруги мамы становятся спиной к застеклённой двери. Бах! Стекло разлетается вместе с хрупкими переборками, и – летит орущая кошка, оцарапавшая руку моего папаши и этой же рукой запущенная в дверь. Кошка ненадолго повисает на полуголой спине маминой подруги. Вопли кошки, вопли ужаса дамы с раскорябанной в кровь спиной, крики появившейся дворничихи, взявшей лом в руки и угрожающей убить за кошку папашу.

Отца всё это нисколько не тревожит, он выходит из дворницкой и, бросив взгляд на меня, вдруг кричит: “Тарас Бульба убил своего сына! И я убью!” Он вынимает кинжал из ножен и бросается на меня. В ужасе несусь прочь, слыша за спиной крики мамы: “Миша!!! Опомнись!!! Остановись!!!” – и хриплое дыхание отца, бегущего за мной.

Невдалеке от дома, где мы жили, находился городской парк со множеством вековых деревьев и декоративных кустов, куда я побежал с мыслью, что, может, мне удастся спрятаться там от отца. Наверное, отец в парке и отстал от меня, но я с вытаращенными от ужаса глазами нёсся вперёд по слабо освещённой аллее, и мне явно чудилось учащённое дыхание отца и шлепки по земле его босых ног.

В парке ни одной живой души, к которой я бы мог воззвать о помощи, и вдруг вдалеке вижу одноэтажный домик с горящим оконцем.

Подбежав к дверям этого дома, толкаю дверь, которая, к счастью незаперта, пробегаю небольшую прихожую, тусклая лампочка свисает с потолка, толкаю ещё одну дверь, и – я в слабо освещённой спальне, в которой кто-то спит. Я кричу: “Спасите меня, папа хочет меня убить!” И мгновенно залезаю под одеяло в ноги лежащим на кровати людям. Как выяснилось потом, я забежал в домик пожилого латыша сторожа, который мирно спал со своей почтенной супругой. Латыши оказались добрыми людьми. Они поили меня чаем, успокаивали и утром отвели к обезумевшей от страха маме.