Моя жизнь: до изгнания

Дары Эрмитажа

Но всё это: вонючий мусор, мороз и ледяной ветер, тяжести, что приходилось тащить на себе по музейным ступеням, – всё это я готов был терпеть, ибо годы, проведённые в стенах, дворах и подвалах Эрмитажа ввели меня в неповторимый мир “метафизической всеобъёмности”, духовно и творчески обогатив.

Понятие метафизической всеобъёмности включало в себя всё: стены, увешанные полотнами великих мастеров, от их картин лились нескончаемые потоки цветовых откровений; мраморные статуи, очаровывающие взор формами и линиями; приглушённые цвета старинных гобеленов; многоцветное стекло готических витражей; деревянные фигуры христианских мучеников; шедевры гротескного рисунка на итальянской майолике; уникальные ювелирные изделия из золота, серебра и слоновой кости… Расписные потолки, военные знамёна над головами закованных в металл рыцарей, сидящих на неподвижных конях… Изумляющая мастерством и пропорциями мебель различных времён, эпох и народов, стоящая на искусно собранном “разнодеревчатом” паркете… И божественная симфония запахов старины, дерева, тканей, древнего лака полотен, паркетного воска… И каждый зал – а их бесчисленное множество – обладал своим особым ароматом. Я мог, закрыв глаза, определить, в каком зале нахожусь. Зал малых голландцев имел один запах, зал с большими полотнами Рубенса – другой, зал с громадными полотнами итальянцев – третий. Древнегреческий, египетский, рыцарский – все они имели свои запахи, иногда едва уловимые. И свет, утренний свет… Мне не раз посчастливилось наблюдать, как первые солнечные лучи скользят по огрубевшей босой пятке блудного сына, запечатлённого Рембрандтом, по обнажённому животу рембрандтовской “Данаи”… А ты сидишь в полном одиночестве в кресле смотрительницы и созерцаешь это чудо… Они бесценны, эти минуты тишины и созерцания, это истинно небесные дары.

Это всё вместе и было для меня метафизической объёмностью, завораживающей и облагораживающей душу, оставившей в ней неизгладимый свет и оказавшей огромное влияние на моё творчество.