Моя жизнь: до изгнания

Таинственное творение монахини

Сбор денег на возвращение в Ленинград начинал уже подходить к концу, однако собрать окончательную сумму помешала всерьёз возжелавшая меня монахиня Раиса.

Каждый день она изводит меня рассуждениями о женщинах, сопровождающих в духовном странствии апостолов и монахов, неизменно заканчивая намёками на плотские отношения между ними. Она уговаривает нас с Лёвой посетить на Иверской горе развалины женского монастыря и, усадив меня рядом с собой под сенью деревьев, советует Лёве побродить среди развалин. Оставшись со мной наедине, она прижимается ко мне и заводит старую пластинку о плотских и неплотских отношениях… Долго побыть вдвоём нам не даёт быстро вернувшийся Лёва, которого я заранее попросил не оставлять меня один на один с монахиней. Злобно сверкнув на него глазами, Раиса объявляет, что пора возвращаться на подворье.

А через день она решительно заявляет, что хочет почитать брату Михаилу свою книгу, и ведёт меня на окраину города, где расположено мусульманское кладбище. Через пару часов ходьбы мы усаживаемся с ней у могильного холмика. Кругом, куда ни глянь, ни души, тишину нарушает лишь плеск воды – море от кладбища всего в сотне метров. “В эти дни никто из абхазцев сюда не ходит”, – говорит Раиса и пристально смотрит на меня. Достаёт завёрнутую в платок толстенную тетрадь и торжественно объявляет: “Книга эта – откровение свыше, мне продиктованное. Я, раба Божья, удостоилась всё записать. Много тайн мира человеческого и божественного заключено в ней. Американцы хотели её у меня приобрести, деньги большие предлагали… Ведь она не только церковную, но и научную ценность имеет. Но могла ли я на такое решиться! Книга эта должна России принадлежать. Благодаря этой книге всё преобразиться может. Ближе прижмись ко мне и слушай!”

Она извлекает откуда-то очки в допотопной оправе и, водрузив их на кончик вспотевшего от волнения носа, раскрывает тетрадь и громким голосов нараспев читает: “Море – это большой телевизор! Вода морская – это линза! В эту линзу с небес смотрит Господь и видит всю жизнь и грехи наши!..” На секунду замолкает, и тут случается непоправимое: я начинаю безудержно хохотать. Я часами терпел её бредовые рассуждения, разожжённые похотливыми фантазиями, причиной которых был, видимо, я. Но “море – телевизор, вода – линза…” И под слоем воды мы каким-то образом ползаем по дну морскому вместе с крабами и креветками и грешим!..

Захлопнув тетрадь и снова замотав её, спрятав очки, монахиня вскакивает, бросает на меня уничтожающий взгляд и быстрыми шагами удаляется с кладбища. Я лежу возле могильного холмика, смотрю на море, в котором отражается заходящее солнце, и понимаю, что сглупил, обидел монахиню, нанёс ей двойную обиду, сорвав план соблазнения и надсмеявшись над её мистическим трудом. Временами опять взрываюсь хохотом, декламируя громко и нараспев: “Море – это ба-а-а-альшой телевизор…” – не могу сдержаться и от хохота валюсь на землю.

А на другой день к нам в комнату пришёл хозяин и попросил немедля покинуть подворье: “Монахиня Раиса сообщила, что вы не христиане, а какие-то йоги индийские. К нам сюда зачем-то пробрались. Вас, говорят, на сорок дней под землю закапывают, а вы живыми остаётесь. Тут вам не место, у нас-то ведь одни православные обитают”.

Мы идём через сад к выходу. На скамейке сидит монашка Досидия, смотрит на нас испуганными детскими глазами и молчит. А в окне замечаю физиономию Раисы, наблюдающей за изгнанными “йогами”.