Моя жизнь: до изгнания

Танк, который был сыном президента Америки

Высоченный, худющий, костлявый и угловатый блондин с голубыми глазами прибыл к нам из тюрьмы. За что он туда попал, узнать не удалось, но зато я выяснил, что высокий блондин – не кто иной, как сын американского президента Джона Кеннеди. За несколько дней он исписал карандашом сотни страниц, где слёзно просил Джона Кеннеди вызволить сына, томящегося в советской психушке. Блондин писал, плакал, рвал неудавшиеся письма, бросал на пол и снова писал.

Весь стол и половина столовки были усыпаны неудавшимися посланиями отцу-президенту. В конце концов бедняга понял, что послание в Белый дом никак не удаётся. Он разрыдался и ушёл в палату…

Через пару дней я снова увидел “президентского сына”, горько плачущего на своей койке. Присев к нему на край койки, я решил узнать причину его грусти. Он приподнял от подушки мокрое от слёз лицо и тихо сказал: “Утром сегодня проснулся… И понял… Я – танк”.

И несколько недель блондин был танком. Он не понимал, как можно ходить ногами, как двигать руками, – он просто лежал и плакал. “Заправляли” танк насильно жидкой кашей через зонд.

После инсулиновых шоков он вроде бы иногда приходил в себя, уже никем и ничем себя не чувствовал, понуро брёл с остальными в столовую или курилку. В эти периоды из него нельзя было вытянуть ни слова. Но благодаря молчаливому блондину я открыл для себя удивительное творчество Александра Вертинского, потому что именно из его глотки вырвался знаменитый “Жёлтый ангел”.

Курильщики беспокойного отделения собиралась перед сном в курилке. Это была пустая комната с кафельными стенами, только в углу стояло помойное ведро для окурков. Входил санитар, всем выдавалось по одной сигарете, зажигалась спичка, от которой кто-то закуривал свою сигарету – остальные, толпясь и отталкивая друг друга, прикуривали от неё. Когда санитар был с похмелья или не в духе, он, желая то ли позабавиться, то ли поиздеваться над нами, гасил спичку, не дав никому прикурить, и, сунув коробок в карман, уходил под горестные вопли. Так что каждый раз мы смотрели на спичку со священным трепетом дикаря…

И вот в один из неудачных вечеров, когда ухмыляющийся санитар ушёл, не дав нам покурить, а мы, рассевшись на корточках вдоль стены, грустно мусолили во рту сигареты, блондин, запрокинув по-волчьи голову и уставившись в потолок, вдруг запел тоскливым голосом о старом усталом клоуне, который машет мечом картонным среди людского обезьяньего стада и к которому с верхушки ёлки слетает жёлтый ангел, чтобы пожалеть бедного больного маэстро, судьбе которого сочувствует само небо.

Признаюсь, страннейшая это была картина: висящая на голом проводе под потолком тускло-жёлтая электрическая лампочка, вдоль стен скрюченные фигуры больных и униженных существ в нижнем белье, с мокрыми сигаретами в губах – и тощий белокурый псих, не то поющий, не то воющий грустную песню о несчастном клоуне.

Выйдя из дурдома, я разыщу записи Вертинского, и песни его будут сопровождать меня всю жизнь.