Моя жизнь: до изгнания

В пещерах

Покинув пляж, мы бредём по пыльной дороге по направлению к горам, что высятся на фоне глубокой синевы безоблачного неба. Солнце печёт безжалостно, а наши головы защищает лишь спутанная и слипшаяся копна волос. Пустынная дорога всё выше, домов, стоящих вдоль дороги, всё меньше, и вот уже несколько часов мы еле передвигаем ноги, мечтая увидеть хоть какое-нибудь дерево, в тени которого можно было бы перевести дух. “Господи! Помоги нам в начале пути очищения”, – шепчу я, воображая себя уже серьёзно причастным к отшельническому миру, к святому Антонию, которого я возлюбил, разглядывая картины Босха. Лёва понуро тащится позади и не то молится, не то проклинает меня за то, что я увлёк его в эту мистическую авантюру. И вдруг в колеблющемся от жары мареве я различаю вдалеке одинокое раскидистое дерево. Мы спешим туда, под его тень, бросаемся на землю – и мой чувствительный нос унюхивает запах инжира.

Да, мы лежим под инжирным деревом, ветви которого увешаны плодами. “Моя молитва услышана! Вот первый знак, первое маленькое знамение – с давних лет любимый мною инжир! Здесь, на пустынной дороге! Святому Антонию ворон приносил сыр, а нам для утоления голода и жажды посылается сладкий фрукт!” – воплю я про себя и, скинув подрясник, лезу на дерево. Я срываю инжирины, бросаю Лёве и, вспоминая евангельские строки об отшельнической жизни Иоанна Предтечи, кричу: “А пищей его были акриды и дикий мёд! А у нас с Лёвчиком сладчайший инжир! Лови, Лёвчик!”

Спустившись с дерева, надеваю подрясник, раскладываю аккуратно инжирины на траве и торжественным жестом приглашаю Лёву к трапезе. Сам беру в руку крупную инжирину, подношу к носу, вдыхаю чудный аромат и, закрыв блаженно глаза, впиваюсь зубами в мякоть… и с выпученными глазами отчаянно отплёвываюсь от жуткой горечи. Осторожно надкусываю другую инжирину – та же горечь. Третью, четвёртую… Это был дикий инжир, совсем-совсем несъедобный. И мне стыдно за свой телячий восторг перед самим собой, перед приунывшим Лёвой и прежде всего перед тем, кого я называю Господом, стыдно за свою самоуверенность, за гордыню. “Болван! – шепчу я, перед тем как улечься в тени дерева среди надкушенных инжирин. – Но всё-таки тень-то тебе была послана”, – мелькнула в голове утешительная мысль, прежде чем я уснул, утомлённый знойной дорогой, под трескотню кузнечиков и храп уже крепко спящего Лёвы.

Сон был полон каких-то сумбурных видений. Вот я отмываю голого Сергея, но происходит это не в доме Грэгора, а в сэхэшатском скульптурном классе. Кругом глиняные фигуры, замотанные в мокрые тряпки, предохраняющие глину от растрескивания, и за каждой работой прячутся мои однокашники, хихикающие и показывающие на меня пальцем. Сергей трясётся и мочится, таращит безумные глаза в пустоту, а я снимаю тряпки со своей скульптуры и, уже зная наверняка, что завтра моя глина рассохнется и отвалится с каркаса кусками, обматываю ими дрожащего Сергея. И вдруг с ужасом вижу, что вместо Сергея из мокрых тряпок, заляпанных глиной, на меня уставилась невероятных размеров голова мужика с блинообразным лицом, изъеденным оспой. Лицо неестественно белое, два злобных глаза пристально разглядывают меня. Я оглядываюсь, ища исчезнувшего Сергея, но в пустом классе нет никого, а из ближних замотанных скульптур пялятся на меня ещё две большущие блинообразные хари. От их вида к горлу подкатывает тошнота, и я просыпаюсь. Прямо в лицо мне льётся яркий свет луны, и в лунной дорожке я отчётливо вижу три блинообразные хари, склонившиеся надо мной…

Наверное, уже глубокая ночь, думаю я, ищу глазами спящего Лёву – и не нахожу. Я вскакиваю, окликаю его – ответа нет… Я выхожу на дорогу и метрах в двадцати вижу в свете луны скрюченную фигуру Лёвы. Подбегаю – мой собрат по отшельничеству стоит на четвереньках и блюёт. В перерывах между рвотой слабым голосом объясняет: проснувшись среди ночи, он почувствовал такой голод, что решил, несмотря на горечь, поесть дикого инжира…

Я веду обессилевшего Лёвушку к нашему дереву, укладываю на довольно холодную землю и утешаю тем, что сейчас, возможно, с ним происходит то, к чему мы стремимся. Организм начинает очищаться и травить из себя дурдомовскую химию. В подтверждение своих слов я нашариваю в траве здоровенную инжирину и усилием воли съедаю эту гадость. И до утра мы с Лёвой торчим на карачках, извергая из себя содержимое наших желудков. А поутру, бледные и обессиленные, кое-как поднимаемся и, пошатываясь, снова бредём по пыльной дороге, которая становится у́же и у́же, пока не превращается в тропинку, которая приводит нас под сень столетних кедров и дубов. Меж корней журча несётся прозрачный горный ручей, и мы, распластавшись на животе, жадно лакаем холодную воду.

В тени дубравы прохладно, тишину нарушает лишь щебет птиц. Чистый воздух, напоённый запахами леса, пьянит и бодрит, и, несмотря на нелёгкую ночь, мы оба чувствуем себя довольно сносно. Теперь – вперёд! Искать пещеру, место нашего исцеления, на что мы так уповаем! Мы поднимаемся вверх по ручью и через пару часов обнаруживаем темнеющий среди густой листвы вход в пещеру. Может, это и есть то заветное место успокоения души и исцеления тела?..

Чтобы войти, нам пришлось пригнуться. Пройдя пару метров, мы очутились в полумраке небольшой и, как нам тогда показалось, уютной пещеры. Здесь уже можно было выпрямиться во весь рост и измерить размер будущего жилища. Получилось девять шагов в длину и пять в ширину – для отшельнического бытия вполне достаточно. Каменный пол усыпан сухими листьями – видимо, их занёс ветер. Чем не ложе аскета!

Выходим из пещеры и в нескольких шагах от неё обнаруживаем журчащий ручей и сказочно красивую поляну, поросшую травой и какими-то незнакомыми цветами. Бродим взад и вперёд в этой сказке и строим планы на будущее.

Итак, рано утром встаём, омываемся в ледяной воде горного ручья, пьём воду, и после завтрака из собранных листьев – созерцание, молитвы и размышления. На закате дня – вечерняя трапеза, теперь уже из трав, которые мы собираем в перерывах между духовными занятиями. Конечно, от какой-то зелени нас будет, как сегодняшней ночью, выворачивать наружу, но это и есть “путь мудрого пса”. А какие-то травы наверняка будут утолять наш голод, ведь кони питаются только травой, и сколько же она даёт им силы! С наступлением же темноты мы вернёмся в наше отшельническое обиталище и, прочитав молитву, отойдем ко сну…

День прошёл в полном соответствии с намеченными планами: мы собираем листья и травы, а вечером жуём какую-то зелень, запивая водой из ручья, зачерпнув её ладонью. И, как ни странно, без всяких позывов на рвоту спокойно спим до утра на сухих листьях нашей пещеры.

На рассвете бежим к ручью, раздеваемся догола и окунаемся в ледяную воду. Выскочив как ошпаренные, прыгаем на месте, машем руками, стараясь просохнуть, ведь, кроме рубашек, портков и подрясников, у нас из одежды ничего больше нет. Носимся взад и вперёд по поляне, подставляя замёрзшее тело лучам восходящего солнца, и вдруг слышим громкие голоса где-то невдалеке. И мы несёмся в чём мать родила к нашей пещере, держа в руках одежду и башмаки, там лихорадочно натягиваем портки, рубахи и подрясники и прислушиваемся к голосам, которые раздаются всё ближе и ближе.

Мы вылезаем из пещеры и, притаившись в кустах, видим, как вдоль ручья шагает толпа весело галдящих пионеров во главе с молодой пионервожатой. Какой-то пионер несёт в руках горн, время от времени извлекая из него победные звуки. Слава богу, они проходят мимо, не заметив нашей пещеры.

Голоса удаляются и постепенно умолкают, но ненадолго: едва мы наскоро пробормотали молитву и проглотили наш зелёный завтрак, как услышали радостные голоса очередного пионерского отряда, карабкавшегося к месту нашего уединения. Значит, надо подниматься выше, где мы наверняка найдём место, недоступное для пионеров и праздных туристов. И мы бредём выше, стараясь не удаляться далеко от горного ручья. По пути находим пару сухих ветвей дуба, и вот у нас есть посохи, которые должен иметь каждый порядочный отшельник.

…К вечеру мы обретаем новое пристанище. Это совсем небольшая пещерка, где можно расположиться на ночлег. Надвигаются сумерки, и мы, набив карманы подрясников листьями, сорванными с ближних кустов и деревьев, укладываемся спать прямо на холодном полу пещеры, поскольку сил нет ни на омывание в ручье, ни на предсонные молитвы. Как ни странно, желудки наши пока безоговорочно принимают зелёный корм и не выказывают недовольства.

Ранние солнечные лучи заливают всё небольшое пространство пещерки, и мы продираем глаза. Пару минут лежим молча, пялясь в камни низкого свода, и замираем от ужаса: прямо над нашими головами с лёгким шуршанием ползают здоровенные скорпионы. Скорпионов я видел только на картинках в книжках, где сообщалось, что жало скорпиона содержит яд, опасный для человека. И я впервые разглядываю вживую этих ядовитых существ, ползающих на расстоянии полуметра от моего лица.

Кажется, скорпионам нет никакого дела до нас с Лёвой. Наверное, это было большое скорпионье семейство, потому что среди здоровенных семисантиметровых скорпионов ползали и скорпиончики поменьше, вероятно их детишки. Тёмно-рыжеватой окраской они напоминали маленьких раков, только хвосты были задраны кверху и заканчивались шариком с торчащим изогнутым острым шипом. “Наверное, в пузырьке тот самый скорпионий яд, который он впускает в ужаленного, и поэтому лучше бы нам отсюда убраться”, – подумал я и, лёжа на спине и помогая себе локтями, пополз из пещеры. Вслед за мной таким же макаром выползает Лёва.

Внимательно осматриваем одежду – не застряло ли в ней нечто ракоподобное. Слава богу, никто из скорпионьей семейки на нас не свалился, однако жить в этой пещере расхотелось. Надо искать другую, побольше и без ядовитых старожилов. Но прежде чем отправиться в путь, Лёва с перекошенным от злости лицом начинает безжалостно давить весь скорпионий род концом своего посоха. Из расплющенных скорпионов брызжет какая-то жидкость, конец посоха темнеет от скорпионьей крови. “Лёва, зачем ты так? Ведь пока мы спали, они нас не тронули. Они жили там задолго до нас. Святой Франциск так бы не поступил, индусы тоже. Зря ты это сделал”, – с грустью говорю я, огорчённый избиением скорпионов. Сжимая в руке “орудие убийства”, пристыженный Лёвушка молчит.

Опираясь на посохи, бредём дальше и вскоре находим большую пещеру с высоким сводом, в котором нет щелей, а значит, нет и скорпионов. Идём к ручью умываться, опускаемся на колени и, низко склонившись, ополаскиваем холодной водой физиономии. Но по-видимому, сегодня природа не расположена к Лёвушке: едва окунув в воду лицо, он тут же отпрянул – перед его глазами промелькнуло что-то тёмное, длинное, извивающееся. Из воды высунулась голова змеи. Я до сих пор помню эту картину: стоящий на коленях Лёва с вытаращенными глазами и торчащая из воды голова змеи, глазеющей на него…

Через секунду Лёвин посох обрушивается на змеиную голову, мёртвая гадюка выловлена из ручья, и Лёва довершает истребление очередного ядовитого существа. А к вечеру ладонь его правой руки вспухает и покрывается большими кровоточащими волдырями. Видимо, он натёр ладонь посохом, пропитанным ядом скорпионов и гадюки. Обматываем руку листьями лопуха и, расстроенные случившимся, укладываемся, забыв про зелёный ужин и моления…