Моя жизнь: до изгнания

Эрмитажные знакомства

Чёрный халат, пусть даже подпоясанный верёвкой, отделяет нас от обычной публики, слоняющейся по залам Эрмитажа. И не важно, что в этих халатах мы таскаем мусор, моем блевательницы или в клубах пыли разбираем музейные подвалы. Человек в халате для посетителей – это служитель священного места, приобщённый к искусству! Поэтому в обеденный перерыв, когда денег на столовку не хватало, кто-то из нашей бригады, не обременённый интеллектом, отправлялся “клеить тёлок”, то есть охмурять провинциальных девиц, болтавшихся по эрмитажным залам с разинутым от восхищения ртом и почитавших за счастье удостоиться любовной интрижки с сотрудником музея. А я зачастую, используя магию халата, находил бесплатных натурщиц из студенток, благоговейно застывших перед картинами мастеров прошлого. Некоторые из них становились моими моделями на несколько лет.

Музейное пространство того времени не было заполнено толпами туристов со всего света, беспрерывно снимающихся на фоне известных картин и скульптур. В будние дни вся страна трудилась на стройках, полях, фабриках, в научных учреждениях и посещаемость музеев была низкой. Немногочисленные приезжие, студенты художественных школ, усердно копирующие выбранную картину, и подлинные ценители искусства, часами стоящие у любимой картины или творения ваятеля, – вот и все посетители. Среди них я обрёл близких мне по духу людей, дружба с которыми длится и по сей день.

Однажды в зале с полотнами старых итальянцев моё внимание привлёк юноша, сидевший на банкетке и вперивший взгляд в большое полотно Тинторетто, висевшее напротив. Что-то необычное читалось и в его фигуре, и в лице. Словно вовсе и не сидит этот странный юноша на тёмно-красной бархатной банкетке, а пребывает там, за тяжёлой золотой рамой, в волшебном цветовом пространстве, обозначенном кистью венецианца. Я присел рядом с ним и уже через минуту обсуждал с “астральным путешественником” тонкости письма венецианских живописцев. Странный юноша оказался студентом факультета искусствоведения ЛГУ Володей Ивановым, который стал одним из моих самых дорогих друзей.

А у “Святого Себастьяна” кисти Тициана я обрёл старшего друга в лице художника Николая Михайловича Лапицкого, обладавшего уникальной способностью точной передачи цвета. Высокий, тучный человек в сером костюме копировал тициановского мученика, пронзённого стрелами. Подойдя к копиисту ближе, я увидел, что копия создаётся не на холсте, не на картоне – художник прописывал масляными красками чёрно-белую фотографию с картины. И меня поразило удивительно точное совпадение цвета и тональности раскрашенной фотографии с оригиналом.

Николай Михайлович Лапицкий был человеком редкой профессии. Он работал в журнале “Огонёк”, создавая образцы, по которым печатались цветные репродукции. И он тут же посвятил меня в тайну тициановской техники, обратив внимание на сложнейшие лессировки, которые зачастую великий венецианец наносил руками. И впоследствии, работая над большими холстами, я буду пользоваться этими техническими приёмами.

Сотрудники Эрмитажа были людьми высокообразованными, действительно преданными музейному делу, и общение с ними обогатило меня знаниями об интересующих меня периодах изобразительного и прикладного искусства. Один из них – Леонид Ильич Тарасюк, всемирно известный специалист по старинному оружию, ни за что получивший три года лагерей, затем орден Почётного легиона, членство в Академии оружия в Турине и должность хранителя оружия в Эрмитаже. Приклады мушкетов, ружей поражали разнообразием форм, красотой линий, и спустя долгие годы метатрансформация превратит у меня эти приклады в серию “Метафизические головы”. А наши беседы о старинном оружии продолжатся за океаном, в Нью-Йорке, где Лёня Тарасюк будет хранителем старинного оружия Метрополитен-музея..

Благодаря сотруднице отдела японских эстампов Вике Дашкевич я открыл для себя мастеров немыслимых фантасмагорий, перед которыми сюрреалистические бреды Сальвадора Дали казались надуманными и смешными. Особенно меня поразили гравюры Куниёси и Хиросигэ, да и у Хокусая я обнаружил ряд завораживающих работ с призраками и смертями. И так же, как на творчество Ван Гога, японские мастера наложили отпечаток и на моё творчество.