Моя жизнь: до изгнания

Праздник святого Василиска

На пару дней околоцерковный двор пустеет: празднуется день мученика Василиска и все богомольцы отправляются к месту мученичества святого.

В паре часов езды от Сухуми протекает небольшая горная речка, посреди возвышается большой камень, на котором, по преданию, язычники казнили святого Василиска, за речкой гора, поросшая густыми деревьями. В день святого верующим полагается трижды омыться у священного камня, и сюда стекаются местные богомольцы и паломники из разных мест необъятной России. Пытаясь их отвадить, местные власти выстроили на берегу большую птицеферму. Сотни уток, гусей и кур заполонили святое место, а дорогой сердцу верующих камень, обгаженный птичьим помётом, особенно облюбовали утки.

Берег, земля и трава – всё было в птичьем помёте, пуху и перьях. Пух и перья плавали по воде, кружились в воздухе. Кряканье, кудахтанье, гоготанье и кукареканье… Задумано было неплохо, но разве это сможет остановить богомольца, жаждущего благодати от освящённой мученической кровью воды!

Мы с Лёвой помогаем невесть откуда прибывшим монахам соорудить из веток некое подобие алтаря, монахини и прихожанки оплетают ветки полевыми цветами. А народ всё прибывает и прибывает… Кроме околоцерковных знакомых многих вижу впервые. Кто-то приехал издалека, с детьми и старыми родителями. Привезли на тележках пару расслабленных… Ну и конечно, толпы нищих и нищенок, гундосящих, воняющих и клянчащих, надеются неплохо “насобирать” на этом празднике. Впрочем, и мы с Лёвой тоже надеемся наконец наскрести на обратный путь. И все не просчитались. Нищим подают немало, а у нас с Лёвой топорщатся карманы, набитые деньгами и записками о поминовении. Ждём вечерней службы, а утром начнётся долгожданное благодатное омовение!

Вечером у алтаря, сплетённого из ветвей и обвитого цветами, начинается служба, посвящённая святому мученику. Иеромонах, облачённый в старенькую ризу, читает акафист, поёт и машет кадилом. Стоящие рядом монахи и богомольцы тихо подпевают, держа в руках горящие свечи. Дымок ладана, запах пчелиного воска смешивается с запахом птичьего помёта. Слава богу, птицы угомонились, как только стало темнеть.

После службы кто как может устраивается на ночлег, а с первыми лучами солнца начинается обряд омовения, длящийся весь день. Голые мужики и бабы, прикрывая руками срамные места, бухаются по три раза в ледяную воду перед торчащим из воды камнем – считается, на нём сохранились капли крови мученика. Бородатые, волосатые, молодые и старые, толстые и тощие представители мужского пола молча погружаются и выныривают из воды и чинно бредут одеваться. Бабы – одни с большими грудями, животами и задницами, другие худые и плоские, молодухи и старухи, хрупкие девочки – не могут удержаться от испуганного визга, окунаясь в воду. А в девять утра открываются ворота птицефермы, и шумная птичья орда несётся со всех лап к речке. К полудню вся поверхность реки покрыта пухом, перьями и громко крякающими утками. И “омовенные” выходят из воды, сами изрядно облепленные пухом и перьями.

Монахи омываются в стороне, входят в воду, не снимая подрясника. Мы с Лёвой присоединяемся к ним и выбираемся из воды, клацая от холода зубами, а потом долго снимаем пушинки и пёрышки, прилипшие к подрясникам. Пообсохнув, бродим среди богомольцев, которые суют нам записки и деньги в пока ещё сырые карманы подрясников.

В середине дня рыжий пират с духовной сестрицей несут на омовение грузинского пророка. Раздев догола отчаянно сопротивляющегося старика, пират берёт его на руки, входит в реку, три раза макает орущего пророка в воду и несёт на вытянутых руках к камню мученика. Посадив старика на середину камня, пират бредёт по горло в воде к берегу. Затем, в портках и рубахе, растопырив руки, в одной из которых сжимает свой крючковатый посох, бросается лицом вниз в воду и, отчаянно молотя ногами, трижды проплывает в ледяной воде вокруг восседающего пророка. Собравшиеся на берегу речушки богомольцы смотрят на него с восхищением. “Холод его не берёт! Благодать Божья на нём!” – громко объявляет столпившимся духовная сестрица пирата. Посиневший от холода старик громко орёт, машет руками, плюётся. “Пророчествует”, – с многозначительным видом поясняет сестрица.

Куча баб-помощниц, стоящих невдалеке, начинает взволнованно гудеть, как вдруг молодая монашка, глядя в сторону горы, истово крестится и кричит: “Он! Ей-богу, он! К нам спешит!” “Кто спешит?” – вопрошает чей-то голос. “Отшельник, молитвенник за нас грешных, вот кто!” – не поворачивая головы, отвечает монахиня. Ищу глазами того, о ком идёт речь, смотрю туда, куда смотрят все, и вижу: к нам по горной тропе, опираясь на длиннющий посох, бредёт нечто среднее между Папагено и Робинзоном Крузо. Лицо скрыто под диковинным сооружением из длинных пальмовых листьев, служащим головным убором. Куртка, портки и обувь тоже, видимо, сплетены из пальмовых листьев, трав и прутьев, и всё это топорщится во все стороны. “Пожалуй, есть в этой фигуре что-то босховское, – приходит мне на ум почему-то моя любимая картина Иеронима «Искушение святого Антония». – Не то святой Антоний, не то бес, искушающий святого”.

На какое-то время я отвлекаюсь от “Робинзона”, наблюдая, как сердобольные богомолки заботливо возятся с мужиком, одержимым бесом похоти. Его ведут под руки от прибрежных кустов, где он подглядывал за голыми бабами, омывающимися в речке. Я видел уже его на церковном подворье. Окружённый бабами, он беспрерывно крестился и пил от соблазна большими кружками святую воду. Но здесь бес похоти изрядно тряханул несчастного: его бьёт дрожь, физиономия мокрая от пота, в бесцветных, слезящихся глазах – испуг, растерянность, вожделение и обречённость. Но, видно, всем этим простецким бабёнкам, что не вышли ни лицом, ни фигурой, нравится возиться с содрогающимся от порывов животной похоти мужиком. Ещё бы, ведь для этого бедняги каждая из них желанна.

Но, однако, где же Робинзон Крузо? Хочется разглядеть его поближе. Я сную между богомольцами, ища глазами странную фигуру, но горный молитвенник как сквозь землю провалился – его нет нигде, а на мои вопросы все только пожимают плечами, не понимая, о ком идёт речь. “А был ли мальчик?..” Что ж, на память мне остаётся только картинка: зелёная гора, и по светлой тропинке бредёт страннейшее существо, разглядеть которое мне так и не удалось.

Праздник окончен, и мы возвращаемся ко Двору чудес…