Моя жизнь: до изгнания

Колокольчик

Этим прозвищем пиит Константин Константинович Кузьминский был награждён за пьяный язык. Потому что кроме стихов, которые Кузьминский знал наизусть в невероятном количестве, обнаруживая природную уникальную память, он выдавал в кафе “Сайгон” всю подноготную поэтического подполья, к вящей радости стукачей, работающих на 5-й отдел КГБ. Учитывая, что пил Колокольчик не просыхая, то и информация лилась из него потоком.

Какое-то время он вместе со мной сгребал у Эрмитажа снег, колол лёд, таскал по этажам музея мебель и скульптуры, а в перекурах декламировал ранние стихи Иосифа Бродского, ходившие по кругам интеллигенции в самиздате. Его мама, которую пару раз я видел на его квартире, была ярко выраженной еврейкой, и по иудейскому закону Костя считался евреем. Он же важно представлялся польским шляхтичем с долей цыганских и еврейских кровей. Серьёзно к этому худощавому, рыжеволосому, безбородому пииту никто не относился: он любил увильнуть от тяжёлой работы и зачастую раздражал своей безудержной болтовнёй, не в меру приправленной стихами.

На пару лет он исчез из моего поля зрения и неожиданно объявился в виде бородатого существа, чью голову украшали рыжеватые кудри, бегущие по плечам, а стан – немыслимый костюм из предреволюционного гардероба, долгополое пальто и узловатая трость, на которую опирался этот новоиспечённый барин. Ну и обязательным дополнением ко всему этому – повисшие на нём с двух сторон юные девицы, глядевшие на него влюблёнными глазами.

Речь Кузьминского тоже украсилась старинными оборотами: не “то есть” или “а именно”, а – “сиречь”. И новый Кузьминский уже не “ест и пьёт”, а – “вкушает”. В общем, над своим образом он поработал преизрядно, результат был впечатляющим, и даже словесная белиберда его виршей стала приобретать какую-то значимость. А благодаря врождённому артистизму и умению безудержно лакать спиртное, умудряясь как-то удерживаться на ногах, он станет ведущим персонажем в устраиваемых мною перформансах.

Владение английским языком и умение очаровывать представителей женского пола разного возраста облегчали Кузьминскому знакомство и общение с иностранцами, посещающими Ленинград. И на нашем горизонте появляется интересная американская пара: писатель Роберт Масси, прославившийся своей книгой “Николай и Александра”, повествующей о жизни и убийстве последнего русского императора и его семьи, и его супруга Сюзанна Масси, занимающаяся историей России, выучившая русский язык и проявляющая интерес к русской поэзии и к самим поэтам.

Писатель же по-русски не говорил, поэтому в компаниях молчал, много пил и часто отключался, сидя за столом, что позволяло Сюзанне тут же заводить любовные интрижки с молодыми поэтами. Первым, кто попал в её пылкие объятия, был бородатый Кузьминский. Потом она переключилась на рослого красавца с могучим басом Олега Охапкина, и тот так изнемог от безудержной страсти американки, что был вынужден от неё прятаться. Весь салон Клавдии Петровны и моя семья поневоле должны были терпеть слёзы Сюзанны и слушать её повествования о любви к исчезнувшему поэту, который, как она бормотала сквозь рыдания, “изменил её всю внутри и без которого ей трудно жить и спать”.

Русские – народ гостеприимный, но когда каким-то чудесным образом в доме появлялись иностранцы, бывшие для нас пришельцами из сказочного, недосягаемого для нас мира, то можно себе представить, что́ мы старались сделать, чтобы не ударить в грязь лицом, не уронить честь нашего скромного дома и бытия! “Что есть в печи – на стол мечи!” – гласит русская поговорка по поводу встречи дорогого гостя. Но в печах у нас было пусто, и поэтому из карманов вытряхивались последние рубли или брались в долг у зажиточных соседей, и закупалось на рынках всё самое свежее, из чего можно было приготовить какое-нибудь блюдо, достойное внимания иностранного гостя.

Добывался армянский коньяк, грузинское вино, и, разумеется, ни один стол не обходился без “Столичной”. Сидя за моим “готическим” столом, сервированным кузнецовским фарфором и стаканами, выдутыми по моим рисункам, Роберт Масси тихо похрапывал, плотно поев и перебрав спиртного, а Сюзанна, также не страдающая отсутствием аппетита, вкусив искусно приготовленных Ребеккой блюд и изрядно окосев, изводила нас бесконечным нытьём о своём трагическом романе с русским поэтом. Охапкин по-прежнему в бегах, Кузьминский отстранён от любовных дел, а мы с Ребеккой в который раз слушаем Сюзанкины жалобы о несчастной любви…

Через несколько лет судьба сведёт меня с Сюзанной и Робертом в Париже, потом в Америке, а спустя полвека я встречу её в бывшей столице Российской империи, и последующие встречи тоже будут достойны описания.