Моя жизнь: до изгнания

Прощай, маленький Клаус!

Девятого мая днём явился к нам со скрипкой под мышкой Марк Белодубровский. Он готовил к дипломной работе Первый концерт для скрипки с оркестром Сергея Прокофьева и по нескольку часов изводил меня и Ребекку скрипичными звуками. К сожалению для нас, беднягу Марка гнали отовсюду и единственное место, где он мог оттачивать мастерство, была моя комната, которая одновременно являлась мастерской, спальней и столовой. Я терпел струнную нервотрёпку из любви к таланту Марка, Ребекка – из любви ко мне.

В то утро, на девятом месяце беременности, она легла в постель, чувствуя недомогание. Несмотря на это, Марку было позволено репетировать. Я стоял у мольберта, работая над абстрактной композицией, будущая мать лежала на кровати, укрытая одеялом, музыка заполняла всё небольшое пространство моей мастерской. Но где-то через час нашему ребёнку надоело слушать скрипку Марка, он взбунтовался, и уже через десять минут скорая увозила стонущую от боли Ребекку в роддом. “У моего ребёнка абсолютный слух, а ты, Марк, сегодня невероятно фальшивил, и младенец возмутился во чреве матери”, – съязвил я, видя, что Марк как ни в чём не бывало прилаживает скрипку под подбородок, намереваясь продолжить упражнения. “А может, ребёнку захотелось увидеть, кто же так божественно играет на скрипке”, – ловко парирует Марк и снова заполняет мастерскую тревожными, волнующими скрипичными аккордами великого композитора.

К вечеру приходят близкие друзья, и мы молча сидим, с нетерпением ожидая сообщений из роддома о рождении моего сына Клауса. Да-да, я был уверен, что родится сын! Я ждал сына! Я выбрал ему из старинных немецких сказок братьев Гримм полюбившееся мне имя – Клаус, я рисовал его, маленького, с взъерошенными волосами, в смешных порточках, с большущей деревянной ложкой в ручонке, которой он, по примеру своего папы, треснет по башке свою бабулю. Ребекке нравились портреты сына, нравилось имя. Друзья тоже были уверены, что на свет появится мальчик.

Услышав телефонный звонок, я несусь по коридору к телефону, хватаю трубку. Мягкий женский голос спрашивает товарища Шемякина и, узнав, что это я и есть, поздравляет меня с только что родившейся дочерью. Медленно возвращаюсь в мастерскую, на вопрошающие молчаливые взоры обескураженно произношу: “Дочь!” – и вдруг воцарившуюся тишину взрывает пушечный грохот и полумрак мастерской озаряет красный отблеск. Я стою у окна – напротив над крышами домов высится Исаакиевский собор, за которым в сиреневатом небе взлетают огненные букеты праздничного салюта. Один залп, второй, третий… Юлик Росточкин, Марк и Лёва Зайцев молча встают рядом, положив мне руки на плечи, и мы смотрим на всполохи в небе. “Прощай, малыш Клаус! А какое же имя будет у тебя, дочка?”