Возмездие за безумие

Глава 44. «Теперь у нас не будет в доме тирана»

Восемнадцатого февраля, вернувшись из морга, где она попрощалась с Кириллом, Галя обрушилась на мужа с обвинениями в том, что он изорвал её махровый халат, висящий в ванной. Когда же Виктор трижды повторил, что не делал этого, причём в последний раз уже в грубой форме, Галя вдруг начала кричать, почему он не увёз их десять лет назад насильно в Европу.

– Уехали бы тогда, глядишь, сегодня всё было бы у нас иначе. И Юлечка была бы жива, – Галя рубила, не щадя, – Но ты – ни к чему не способный человек. Ты не приказал нам, как мужик, как отец. Сволочь! – Галя убежала в спальню, где что-то приказала Полин.

Витя вытаращил глаза. С чего бы это жена вспомнила про Европу? Неужели опять эта стерва черномазая? Козлову Ухов ненавидел с такой же силой, с какой презирала его она, и не раз говорил Гале, что её подруга оказывает их семье плохую услугу, если только и делает, что настраивает их друг против друга. А вернее Галю против Виктора, акцентируя его недостатки и слабости. Пройдя по коридору, Ухов остановился перед дверью в спальню и стал оправдываться:

– Галя, так ведь я тебя слушал. Ты ведь орала, что не хочешь ломать психику Юлечки. Вспомни.

– Что-о? – Галя выскочила из спальни и стала грудью наступать на мужа, отгоняя его опять на кухню, – Ты – ничтожество. Надо было действовать так, как считал нужным. А мы бы подстроились под ситуацию. – Галя говорила с надрывом и страданием. Игорь. Юля. Рома. Кирилл. Словно, кто-то вёл прицельный отстрел, целясь в одних, а попадая в других. Как будто плохой снайпер убирал с пути окружение Уховых, допуская, что боль от утрат тоже способна сделать свою подлое дело и уничтожить. Женщине, слабой и менее волевой, Уховой приходилось совсем плохо, отчего Галя совершенно перестала действовать логически, пробуя для достижения очередной цели, известной только ей, путь не проверенный, а ломовой.

Воспалённый мозг лихорадочно искал выход: возвращая в прошлое в поисках причины происшедшего, и перебирая варианты другого развития событий. Как будто, сейчас можно было что-то изменить. Виктор понял, что женой владеет страх, и разговор о переезде в Европу – это попытка избавиться от этого самого страха. Всё прежнее рухнуло. Строить новое не было ни сил, ни денег, ни ума, ни чувств. Оставалось только обвинять в случившемся ближних, да пытаться плыть по течению, избрав для себя самый простой путь – путь в другую жизнь. Не задумываясь, какая эта жизнь, каковы её требования и ценности, насколько они приемлемы для тех, кто вырос по одним законам, а должен был подстроиться жить по другим. Уехать в Европу. Православному – к католикам. Вольному – к законопослушным. Грубому и гордому – к вежливым лицемерам. Наконец, бедному, но все же независимому, – к богатым, от влияния которых не избавиться никак и под чью музыку придётся беспрекословно плясать.

На такие заверения Ухов даже не знал что отвечать. Что мешало Гале подстраиваться, в таком случае, к той ситуации, в какой они остались жить в их стране? Почему из всех проблем, возникающих в семье, она именно теперь выделила вот эту с несостоявшимся переездом? Разве не было о чём другим задуматься? Вот, хотя бы попробовать понять то, отчего Юлечка, проживая с ними при полной поддержке и понимании, как всегда казалось Виктору, вдруг отвергла эту самую семью, дав понять ей своим поступком, её полную несостоятельность? Кто, как не мать или отец, должны были быть вечным оплотом детской жизни? Кому, как не им, должно было защищать дочь от всех несчастий? И они, Галя и Витя, искренне думали и считали, что всё так и есть – они справляются со своей ролью заботливых и понимающих родителей. Так отчего же произошло несчастье? Почему Юля наказала их таким образом, предприняв последнюю попытку в виде самопожертвования, чтобы оставить гадать – где и как родители ошиблись. Сделала то, что сделала, не во благо себе, для себя самой она уже ни на что не надеялась, возможно, для младшей сестры, а скорее даже для них самих, чтобы разобрали жизнь по косточкам и переоценили.

А они, вместо этого, впали в ещё большую взаимную ненависть, превращая жизнь в ад, отключиться от которого у Виктора получалось только при помощи водки. Но сколько это могло продолжаться? Как можно было мириться с тем, что ни жена, ни дочь не хотят видеть его, не отвечают на звонки, не читают его эсэмэсок.

Про то, что Галя стирает полученные сообщения, не открывая, Виктор знал, был заранее предупреждён. Тогда же, восемнадцатого февраля, жена с угрозой повторила:

– Не шли нам больше с Полин твоих дурацких сообщений. Ничего нам больше не надо. Буду разводиться с тобой. Буду сама прорываться в Европу. Тут оставаться нельзя. Проклятая эта страна. И люди тут проклятые, – кричала Галя, а Витя стоял и думал, от ненависти она всё это кричит или же и вправду сошла с ума.

– Галя, что ты творишь? – попробовал урезонить Виктор, но Ухова обрушилась на него новым шквалом оскорблений и обвинений.

– Ты, только ты виноват в смерти Юлечки, – выдохнула она, устав и тяжело переводя дыхание. В глаза Виктору смотрела жестокая, бессердечная женщина. Даже не верилось, что когда-то их связывало счастливое прошлое.

– Как же тебе не понять, что я тоже потерял ребёнка, Галя, – Виктор прокричал эту правду, надеясь, что жена очнётся. Но в упор на него смотрели всё те же ненавидящие глаза:

– Ты? Потерял ребёнка? Да разве Юля была для тебя ребёнком?

– Совсем поехала? Ты что говоришь? – Ухов покрутил пальцем у виска. Но Галя не дала ему говорить, ударила по руке так, что по касательной досталось и по щеке.

– То и говорю. Да для тебя все мы – дерьмо. И ты всегда относился к нам, как к дерьму. И живёшь ты в дерьме. Ты так привык. И нас к этому приучаешь, – женщина с ненавистью дёрнула за край обвисшей шторы на кухне, ещё больше оторвав её. На палец мужа, прокрученный у его виска, Ухова никак не отреагировала. Разговор был настолько серьёзным, что она не могла отвлекаться на мелочи, – А любил только себя, – жена перешла на шип, максимально сузив глаза.

Виктор, которому было больно от удара, но несоизмеримо больнее от слов жены, захрипел:

– Неправда. Это всё неправда. Мне же тоже больно, Галя. Я ведь, как и ты, любил нашу Юлечку, – Ухов заплакал.

– Не смей называть Юлечку «нашей». Она – только моя.

– Неужели тебе меня не жалко, Галя? – Виктор протянул к жене руки, прося поддержки, помощи. Но она снова ударила, жёстко, безжалостно.

– Убери руки! Палач!

– Давай попробуем всё начать сначала…

– Заткнись! Я ненавижу тебя. И жить с тобой больше не хочу.

– А Полин? Ты подумала о Полин?

– Я только о ней и думаю. Она ведь тоже ненавидит тебя. Она каждый день просит меня: «Мамочка, давай, от него уйдём. Мамочка, давай, ты с ним разведёшься».

– Что-о? – Виктор осел на край уголка, разговор происходил на кухне. За его спиной тихо звякнул колокольчик, словно кто-то где-то открыл дверь, и сквозняк болезнетворной энергии потревожил покой фэн-шуйских оберегов в доме. Именно для этого когда-то они и вешались. Но теперь больно было так, что никакие колокольчики спасения принести не могли. Ухов зарыдал, громко и откровенно. Галя, отойдя от стола подальше, уставилась на мужа с презрением, садистски улыбаясь:

– Плачешь? И что? У крокодила тоже крокодиловые слёзы, но только мне его ни капли не жалко. И в твоё раскаяние я не верю ни секунду.

– Господи, где же твоё милосердие, Галя? – от слов жены Виктор вздрагивал, как от побоев, – Ведь у каждой женщины должны быть, если не любовь, то хотя бы милосердие и сострадание. Ты ведь никогда раньше не была такой… – плачущий мужчина поднял лицо, залитое слезами, в надежде достучаться до сознания жены.

– Что?! – Галя снова ринулась навстречу мужу, сжав кулаки. Виктор встал, как для боя, ибо понял, что его слова не отрезвляли, а наоборот раздраконивали жену, лишая всякой способности думать и рассуждать. Толкая мужа в плечи, в грудь, снова в плечи, словно пытаясь сбить с ног, повалить, Галя кричала, не соизмеряя силы голоса, – Ты ещё позволяешь себе вспоминать то, что было раньше? А по чьей вине я стала такой? И не после ли того, как погибла Юлечка? И это ты во всём виноват, только ты. Не-на-ви-жу-у-у!!! Да, да, да, я изменяла тебе. Я с радостью изменяла тебе с другим мужчиной, более достойным, таким, который способен сделать женщину счастливой. Не то, что ты… Я брала у него деньги, чтобы предавать тебя. С наслаждением, и не думая ни о каком грехе! – глаза женщины бешено блестели, – Я и теперь беру у него деньги, и буду брать их, лишь бы больше не было нашей семьи и такой вот никчёмной жизни. Он – моя надежда. И он поможет мне с Европой!

– Что?! – очередное известие, не менее болезненное, чем предыдущее, вывело Виктора из себя. Он перестал плакать, сжал кулаки и хотел встать. Но тут увидел безумный взгляд жены и остановился. «Это она тоже придумала. Специально, чтобы добить меня». Виктор покачал головой осуждая:

– Галя, зачем ты так? Я готов на все условия. Я могу подписать любую бумагу, только не избавляйся от меня, только не впадай в крайности. Одной тебе будет ещё хуже. Виктор сдавался, отступал, уступал. Он действительно готов был на всё, лишь бы сохранить свой мир и покой в нём. Но Галя не поняла просьбы мужа и восприняла её как нежелание верить ей:

– Не говори после всего, что услышал, что нам ещё есть о чём сожалеть, – крикнула она, – Вся жизнь с тобой – пепел. И мне хочется, чтобы он поскорее развеялся. – Иногда Галю заносило, и она переходила на патетику. Но слова ничего не меняли, перед мужем стояла совершенно распущенная, развращённая и полусумасшедшая жена. Её ненависть всё-таки сделала своё дело, и от очередного толчка Виктор, упорно выдерживающий побои, снова сел. Галя, увидев, что победила, отступила. Но, уже уходя из кухни, снова прошипела, приказывая больше не обращаться к ней: ни словесно, ни через эсэмэски.– И про Полину забудь. У тебя больше нет ни жены, ни детей, – напомнила она. С тех пор, как не стало Юли, мать стала звать младшую дочь так, как звала её всю жизнь старшая. Виктор услышал, как в спальне шумно захлопнулась дверь. Потом там послышались голоса, сначала приглушённые, потом все громче и громче. Галя опять за что-то ругала Полин, опять пугала девочку смертью, опять требовала беспрекословного повиновения, опять грозила отцом, опять, опять, опять… Виктор стиснул виски.

– Бедная ты моя, – тихо произнёс он, не решаясь, после только что устроенной женой сцены, вмешиваться в воспитание дочери. Да и как тут вмешаться, если ему только что сказали, что даже дочь, маленькая, совсем ещё глупенькая Полин, ненавидит его. Ненавидит и мечтает жить без папы. И где в словах жены правда, где бред, знать Ухов не мог. Это возможно было выяснить только при разговоре с дочерью. Но девочка, взятая в заложницы полусумасшедшей матерью, не соглашалась ни на какие контакты.

В течение двух последующих после ссоры дней, Виктор, несмотря на угрозы и грубости Гали, продолжал слать дочери сообщения, в которых писал только то, что любит её и, ради сохранения отношений, готов отказаться от всех своих родительских обязанностей, только бы в семье был мир и покой. Ответа не было. Покупал в «Магните» шоколадку «Алёнка», приносил домой и оставлял на кухонном столе. Никакой благодарности. Хотя сладость регулярно исчезала из кухни. Ждал от дочери любого знака внимания, готовый выйти и поговорить. Но не дожидался: между матерью и дочерью действовал заговор, который был направлен против него.