Возмездие за безумие

И, когда у Виктора уже закончились силы, помутился рассудок и он уже, фактически агонизируя, но, благодаря инстинкту самосохранения, мычал и пускал пузыри, надеясь, что его все же услышат, Галя и Полин выключили в своей спальне свет и легли спать. Монотонный зов за стеной, привычный, исходящий от человека, который отвращал и милости не заслуживал, как считали обе, не помешал и не насторожил. Спокойно засыпая, обе женщины Ухова думали не о нём, страдающем на полу, парализованном инсультом, призывающим к себе.

Так же спокойно они проснулись на следующее утро, встали, позавтракали и пошли по своим делам, довольные тем, что в комнате Виктора всё тихо, и он не станет им досаждать с самого утра своими назиданиями или вопросами.

Вечером, вернувшись поздно, так как задержались у Сюзанны, устроившей после похорон Кирилла поминки, они тоже облегчённо вздохнули, заметив, что свет в комнате Виктора не горит. И так же умиротворённо снова легли спать. И опять проснулись, и пошли по своим делам.

И только вечером второго дня, удивлённая, больше чем обеспокоенная, тем, что от мужа за два прошедших дня нет никаких сообщений, Галя, вернувшись домой, решилась открыть дверь зала. И вот тут-то пахнуло на неё мертвечиной. И, ещё не видя синего лица мужа, всё стало ясно. Пришедшая «скорая» констатировала мозговое кровоизлияние и смерть, наступившую приблизительно в четыре часа утра двадцать второго февраля.

– Как же это так случилось, что муж ваш пролежал тут один с позавчерашнего дня, а вы его обнаружили только теперь? – спросила врач, приехавшая на вызов, та самая, что когда-то приезжала вкалывать Гале успокоительное.

– Нас два дня не было дома, – отвернулась Галя, кутая нос в шарф.

Врач посмотрела на Ухову пристально, потом укоризненно вздохнула:

– Как жаль. А ведь наверняка, если бы кто-то был рядом, вашего мужа можно было бы спасти. Совсем молодой был мужчина, чтобы от инсульта-то умирать.

– Кого спасать? Алкаша? Уносите поскорее, – жестко попросила Галя, которой от запаха начавшего разлагаться тела, было дурно, – Смердит, больно.

– Прощаться будете? – задал вопрос Уховой служитель похоронного бюро, которому Галя сунула лишнюю сотню, чтобы поскорее заколотил гроб.

– Простились уже, – Галя кивнула на яму, вырытую рядом с могилой родителей Виктора. Хоронить Виктора рядом с дочерью, Галя не позволила. Да и земли там не было: обворованный Ухов смог заплатить в начале января только за маленький участок с правом одного подхоронения. Это место Галя, скорее всего, приберегала для себя. Из провожающих Ухова в последний путь на кладбище были только его сестра и Ивановы, Лена и Вера. Церемония оказалась совсем не торжественной, как это бывает в большинстве случаев, и даже не трогательной. Галя, у которой для мужа не нашлось ни единой слезинки, распоряжалась на кладбище по-деловому и второпях. Было видно, что ей холодно и противно тут находиться. Женщина то и дело перебирала ногами, оглядываясь, куда ставит красивый изгиб дорогого сапога, или подбирая повыше полы красного пальто, обёрнутого чёрным палантином, единственным признаком траура несчастной супруги. Впрочем, несчастной Галя совсем не казалась. Лене даже подумалось о том, что подруга рада тому, что избавилась наконец-то от Виктора, так ведь об этом мечтала, все уши в последнее время прожужжала. На выраженные соболезнования Галя только кивала, не благодаря, а потом что-то про себя шептала, шевеля губами. Лене, глядящей на подругу с жалостью, очень хотелось, чтобы это были слова прощения. Но взгляд Уховой, пренебрежительно бросаемый на гроб, вряд ли подтверждал это.

В какой-то момент с гроба упали несколько цветов, принесённых сестрой Виктора – белых калл, и Галя, подняв их с мокрой земли, посмотрела на цветы с таким же отвращением, как совсем недавно смотрела на живого мужа:

– Мерзость какая, – она попыталась отряхнуть с цветов грязь, но земля вокруг могилы была разрыхлённой жижей, и сразу налипла на белые ракушки цветов. Повоевав с невинными растениями, Ухова в конечном итоге примостила их у оградки могилы, – Потом положим, на холмик, – сказала она почти весело, делая знак рабочим приступать к захоронению.

– Землицы надо бы бросить, дамочка, – посоветовал один из кладбищенских рабочих, – Возьмите в руку землицы и бросьте, пока мы не зарыли. Положено так, – пояснил он на непонимающий взгляд вдовы.

Но Галя повторила жест, прося мужчин начинать:

– И так пойдёт. Не буду я руки марать.

Сестра Виктора, услышав это, громко вздохнула и заплакала. Лена и Вера стояли, молча, как монументы. Верить в смерть Виктора никак не хотелось. Хотя обе женщины не так давно пережили похороны Игоря, ни одна, ни другая не помнили той декабрьской церемонии. Тогда было много народу, все что-то говорили, поддерживали их, советовали, направляли, помогали. Лена была тогда заторможенная, Вера, наоборот, перевозбуждённая. Теперь же, соседки стояли и смотрели на похороны Ухова, словно их пригласили поучаствовать в пьесе: настолько нереальным казалось то, что в гробу лежит Виктор, и что он уже никогда не очнётся. А ещё странным было то, что прожив почти пятьдесят два года, Виктор не нажил себе друзей, которые могли бы в этот момент горевать от утраты.

«Был бы жив Игорь, он наверняка бы плакал», – думала Лена почти отвлечённо, безуспешно пытаясь выдавить из себя слёзы. Такой же удручённой и молчаливой, но совсем не скорбящей, стояла Вера, уперев в гроб немигающий взгляд. Девушка думала про то, почему на похоронах нет младшей дочери Уховых.

Полин, отправленной в связи с новыми обстоятельствами жить к соседям «до тех пор, пока в квартире не выветрится», мать успела пообещать: «Всё, доченька, теперь у нас не будет в доме тирана, и мы заживём счастливо».

Попрощаться девочке с отцом Галя также не разрешила. Видимо, так заботилась о слабой детской психике.