Возмездие за безумие

Глава 41. «Никто не хочет мараться в чужом дерьме»

Рома Киселёв не мог больше возвращаться домой. После смерти Юли, после похорон и поминок, он наконец-то понял, что остался один, жены у него больше нет. Он видел её тогда, второго января, сразу после случившегося, и потом, в морге и на кладбище. Он клал ей в гроб цветы, хотел на прощание поцеловать в лоб, но сымитировал поцелуй, не осмелившись прикоснуться, а распрямившись, попросил прощения за всё. В том числе, и за эту, последнюю трусость. Он видел, как заколачивали крышку, гроб опускали в яму, засыпали землёй, и все равно не мог осознать, что Юли больше нет. К выброшенному на асфальт телу Рома не подошёл. Услышав дикий рёв Гали, упавшей к дочери, Киселёв ступором встал за несколько шагов до жены, как раз на уровне линии, охраняемой казаками перед аркой.

– Ты кто? Брат? – спросил Рому полицейский, стоявший тут же.

– Муж, – голос молодого мужчины дрожал, телефон в кармане, по которому он всего полчаса назад разговаривал с женой, жёг бедро. «Как? Почему? Зачем Юля это сделала?», – Вопросы били по вискам, не давая понять происшедшее. Ясным казалось только одно: его голос был для Юли последним. Его она хотела слышать перед смертью. Его оправдания, возможно, уговоры ничему не верить. А он? Он подумал, что вот и настала пора для правды, и смолчал, подтверждая обвинения. Сюзанна каждый день говорила Роме, что пора раскрыть карты, признаться всем открыто об их связи, вернее нет, не связи, об их любви. Любви?

Да, ещё полчаса назад Киселёву казалось, что его отношения с Сюзанной – любовь. Теперь же, с ужасом глядя на лежащую на асфальте Юлю, Рома вдруг понял, что любовь у него была только к жене, и только с нею. А Сюзанна? Что это? Всё, что угодно, только не то глубокое, красивое чувство, которое Роман испытывал семь лет назад, когда шёл под венец, держа под руку будущую жену. Юльку он хотел удивлять, опекать, восхищать. Сюзанну ни удивлять, ни, тем более, опекать, не получалось. Иногда в глазах возлюбленной Рома видел восхищение: его красотой, его мужской силой, его умением подстроиться под ту игру, что вела с ним Козлова. Но этот блеск быстро уходил, уступая место сосредоточенной деловитости. Под пронзительным взглядом Сюзанны Киселёв был весь на виду, как голый человек под рентгеном. И это пугало, настораживало, вызывало неприязнь.

Их отношения, начавшиеся совсем недавно, всего три месяца назад, развивались так стремительно, что Киселёву они казались сном. Он сознавал, что мудрая, опытная женщина приручила его к себе, продолжает привязывать ежедневно, используя для этого всевозможные методы, о которых Роман только слышал, но и думать не мог применить их к себе. Вот только осознание это пришло постфактум, то есть, слишком поздно, уже после всего происшедшего. И вспоминать, и стыдиться юноше было чего, и было от чего краснеть наедине с собой и заливаться потом позора и одновременно желания, оставшись без любовницы. Особенно срамными казались мысли о «дружке» – силиконовом фаллосе, который Козлова держала в ящике с нижним бельём, розово-телесном, полной и удачной имитацией настоящего мужского органа. Познакомив Романа с предметом удовольствия сначала издалека, показывая на нём всё, что женщина предполагала сделать с самим юношей, и что возбуждало неимоверно, постепенно Сюзанна стала привлекать «дружка» как активного участника их тандема. Вспоминая, где и при каких обстоятельствах он побывал в его теле, Киселёв стыдился перед самим собой. А вместе с тем, понимал, что именно вот такое разнообразие и влечёт его больше всего к Сюзанне. «Кто ещё, кроме неё, предложит такие откровенные извращения, результатом которых станет столь разнообразная гамма чувств – самые наилучшие, самые сладкие ощущения? Ну не законная же жена? Тем более ни девки в барах, виснущие пачками: где гарантия, что такого рода тайна не выйдет за пределы гостиничного номера, куда Роман притащит эту самую дискотечную красу? Нет уж. Только Сюзик, такая желанная, такая умная и доступная – верх всякого желания для мужчины».

Так думал Роман. Одного лишь только он не понимал, что любая подобная уступка со временем может выйти ему боком. Так и случилось. Потеряв от секса голову, Роман нёсся к взрослой женщине, забыв про все предупреждения её самой же, быть бдительным и осторожным. И, оказавшись в плену очередного любовного урагана, не способен был думать головой, рассуждать как мужчина, а только как самец, одновременно удовлетворённый результатом самых примитивных инстинктов. А в результате? В результате, их увидела сначала Вера, потом Игорь. Потом, похоже, о чём-то стал догадываться Кирилл, отчего Сюзанна, щепетильная насчёт отношений с друзьями своего круга, свела на «нет» все возможные столкновения Киселёва с Кириллом. Но, информация в руках трёх названных людей, вряд ли могла что-либо значить для покоя Романа. А вот то, что про Сюзанну знала Юля, аргументом являлось убийственным. И, оставшись один у гроба, Рома стоял и думал, откуда жене было известно про его любовницу? Если от Веры, то полбеды, Иванова никогда не станет заниматься сплетнями, ещё меньше интригами. Вера – прямая, и слов для выражения не подбирает. Хотела бы как-то Рому наказать, уже наказала бы. Да и Юльке она, вряд ли, стала бы что-то рассказывать, очень уж она её любила. Про лесбийскую любовь Ивановой к Уховой юноша не верил ни капли, знал, достоверно знал, что у Веры были отношения с мужиками, так что… какой уж тут женский гомосексуализм? Но то, что привязанность Веры к Юле была очень сильной – сначала детская, потом взрослая, даже родственная, это – гадать не нужно. А эта самая привязанность, она похлеще всякой любви, ибо, когда любишь, то голову потерять – дважды два, и дров наломать, разрушив чужую судьбу, – тоже просто. А вот когда без человека жить не можешь, – дело другое, ибо оберегаешь его, желаешь только благополучия, потому как знаешь – это и есть самое главное в жизни. Это как любовь к родителям. Так что Веру, как зачинщицу душевного смятения Юли, надо исключить. Но тогда кто? И когда? Сама Юлька ни за что бы до этого не догадалась, она вообще в последнее время была полуживой. Неспособна была ни анализировать что-то, ни оценить. Тем паче, критиковать или осуждать. Просыпалась, засыпала. Тянула время от утра до ночи. Ничем не интересовалась и не хотела, чтобы интересовались ею. Наверное, она действительно была психически больна, как ни трудно принять это, и ему, мужу, и Гале, матери. Галя тоже до последнего не верила в Юлину болезнь, а теперь активно скрывала ото всех, даже от его, Романа, родителей тот факт, что девушку лечили в психиатрической клинике. И тут же сама просила помощи отца ускорить принятие священниками решения об отпевании Юли. Какой бред! Какое отпевание? Кому оно теперь нужно? Просто, тёща сошла с ума, как до этого сошла с ума её дочь, его, Ромина, жена. Из-за этого и к Уховым путь закрыт. Хотя, осуждающие глаза тёщи… Бр-р! Её Роман видеть никак не хотел. А к кому идти? К друзьям? К сослуживцам? К родственникам? Нет уж. Они неминуемо начнут расспрашивать о несчастье, бередить душу. Но и им тоже всего не объяснить. Не рассказать, например, почему это жена сошла с ума в одночасье. А если признаться, что её болезнь началась давно, в последнее время прогрессировала, и самоубийство было только её осложнением? Почему же, в таком случае, девушку оставили в квартире на девятом этаже совсем одну? И как было ответить на такой вопрос? Нет. Лучше ничего не говорить вообще, сваливая всё на несчастный случай, версию, придуманную тёщей. Мол, вышла дочь на балкон, встала к окну, посмотрела вниз, голова у неё закружилась и она, потеряв равновесие, упала.

Так Киселёв бродил по городу, рассуждая то про одно, то про другое и не торопился показаться на глаза родным. Сразу после смерти Юли он вернулся к родителям и жил там вот уже почти месяц. Да, оказывается после смерти Юли прошёл уже почти месяц. Рома посмотрел на часы на руке, они показывали дату – тридцатое января. Киселёв вздохнул. Как быстро летит время. А вместе с тем, для него оно теперь казалось несносно тягучим. Оставаться одному там, где всё напоминало о жене, Роман не мог. Да и вообще, оставаться одному в четырёх стенах было невыносимо. По ночам мучили кошмары. Но это было полбеды. Эти же самые кошмары возвращались днём в виде тревожных мыслей, и молодой человек то винил себя, то оправдывал. За прошедший январь он исхудал, стал нервным, настороженно оборачивался, когда произносили его имя. У Козловой за весь месяц Роман был только несколько раз: поплакать, спросить, как быть дальше и, вот сегодня должен был пойти, по просьбе Сюзанны, чтобы подписать бумаги на ипотеку.

Ещё в декабре, думая, что ему предстоит развод, Киселёв решился взять деньги на новую квартиру. Чтобы не влезать в огромный кредит, Сюзанна предложила оформить покупку на двоих вкладчиков. У неё были деньги для первого взноса. А разобраться в формальностях, чего уж проще?

– Я теперь, Ромочка, тебя никуда от себя не отпущу. Ты – мой, – ласково шептала женщина в самые откровенные моменты, усыпляя всякие сомнения Романа. И он пошёл на предложение Козловой. Изучил вопрос, без ведома Сюзанны посоветовался с профессионалами, выяснил, что для того, чтобы в последующем не оспаривать с женой его долю участия в покупке, лучше оформить её на Сюзанну, оставаясь вкладчиком половины стоимости. Такие варианты контракт предусматривал. Как предусматривал он и отчуждение половины стоимости второму вкладчику, в случае каких-то судебных тяжб между сторонами, то есть им и Сюзанной. Так что, риска в задуманном было мало. А вот перспектива пожить в своей квартире, новой, в красивом квартале на берегу Южной, и при этом не быть обязанным ни папе, ни маме, дай им бог здоровья, – привлекала больше, чем нитевидные зародыши страха и сомнений в правильности выбранного решения. Сколько же уже можно зависеть от них… Сомнения в правильности решения были, но они казались ничтожными. Поэтому, как раз под Новый год они и оформили сделку, для которой Сюзанна заплатила банку застройщика миллион рублей. Остальные три предполагалось выплачивать по ипотеке. Её Киселёву дали без особых проблем: работает, имеет стабильный, высокий заработок, деньги взяты на основное жильё… Со своей стороны, Сюзанна письменно обещала пополнять счёт Романа месячными взносами, распределёнными на пять лет на сумму, которую, за вычетом начального вклада, должна была выплатить за жильё она. Сразу после развода с Юлей предполагалось, что Рома из дольщика станет совладельцем. Впрочем, по сути, это мало что меняло. Но именно для оформления этой бумаги и позвала его Сюзанна. Было это тридцатого января. Рома пришёл в гости не пьяный, но в растрёпанных чувствах. По дороге к Сюзанне он встретил во дворе Лену Иванову. Соврал ей, что идёт к тестю. А потом долго ждал за балкой пятого подъезда, пока Иванова уйдёт, прежде чем позвонить Козловой по домофону.

– Сюзанна, я так устал от всего! – Юноша плакал, растягивая сопли по лицу кулаком, как мальчишка. – У родителей – тоска, на работе – мука, дома – ужас. Я боюсь голых стен, они меня угнетают, будят по ночам, грозя раздавить. Я всё время просыпаюсь от нехватки воздуха. Мне постоянно кажется, что Юля где-то рядом. Она преследует меня.