Возмездие за безумие

Глава 40. «Подтверждением кошмара стала вот эта смерть»

Похороны Юли прошли уже на следующий день, третьего января. Похоронили девушку быстро, оповестив о случившемся очень узкий круг людей, и отказав в возможности проститься с ней соседям, которые уже начали собирать деньги. Когда вечером следующего дня Виктор заходил в подъезд, ему навстречу вышла все та же соседка с шестого этажа. В руках женщины был конверт:

– Витя, ты извини, что тревожу, вот, три наших подъезда собрали. На похороны. Возьми.

Ухов посмотрел на неё отрешённо. Выпив на кладбище две рюмки водки, он плохо соображал; горе наконец-то навалилось на него, совокупив потерю дочери с обвинениями жены. После того, как Галя пришла в себя от сделанного ей у тела дочери укола, она беспрестанно проклинала мужа:

– Это всё из-за тебя. Будь ты проклят! – и далее шла череда грубых, матерных слов, – Если бы ты любил нас, ты бы не допустил, чтобы мы жили в таких условиях. Ты бы всё сделал так, чтобы у Юли был свой угол. Она убила себя из-за тебя. Она не знала больше, как жить. Куда идти. Что делать. Это ты… ты… ты… – Шип жены, переходил на крик до срыва голоса, и снова на шип, не прекращаясь весь вечер, всю ночь и утро следующего дня. Юлю увезли в морг, запретив доступ к ней, объяснив, что отдадут тело только утром после вскрытия. Не в силах бороться с горем, когда она даже не может видеть погибшую дочь, Галя, казалось, вот-вот тронется умом. Причём это было настолько очевидным, что даже Ухову, самому пребывающему в трансе, становилось страшно.

Ночью, когда крики Гали стали невыносимыми, Ухов снова позвонил в неотложку. Бригада приехала немедленно, на посту, скорее всего, оставалась информация о происшедшем накануне для дежурного врача.

– Если мы ей сделаем сейчас ещё одну инъекцию успокоительного, ваша жена не сможет завтра здраво соображать. А вам ведь предстоит столько хлопот по погребению. Вы понимаете? – Пожилая врач скорой помощи смотрела на Виктора нерешительно.

– А вы считаете, что вот это – здравые соображения? – Ухов указал на спальню, из которой доносились плач и проклятия Гали, которую пытался успокоить второй врач, – Сделайте хоть что-нибудь. – Руки Виктора опустились, хотелось только одного: чтобы Галя замолчала.

– Хорошо, – пообещала врач. Она ушла, сделала, что считала нужным и, дождавшись пока полусумасшедшая женщина заснёт, вернулась в зал, – А вам помощь не нужна?

– Мне уже ничего теперь не нужно, – произнёс Виктор обречённо, – Спасибо. Он мог оставаться адекватным, вежливо отвечать, спокойно объяснять и объясняться, но при этом видел себя со стороны. Так, как будто это не он, а какой-то другой, похожий на него, делает все, что нужно, а при этом сам он, Виктор, остался сидеть на холодном асфальте рядом с телом Юлечки. И такое раздвоение, при котором один жил, а второй только скорбел, являлось настолько некомфортным, что хотелось закрыть глаза, заснуть, а потом проснуться нормальным, в единственном числе и безо всяких проблем, без попыток искать в себе вину за случившееся, не находить её, слышать от жены обвинения и не понимать, в чём, собственно, его обвиняют. Сколько Виктор себя помнил, он всегда и всё делал для семьи. Он любил своих женщин, хотя редко говорил про это. Он заботился о них, пусть часто на это не хватало времени. Он баловал их, вопреки тому, что дела в бизнесе за последние десять лет стремительно ухудшались, и денег ни на что не хватало. И все-таки, каждый раз, покупая в магазине что-то для себя, Ухов не забывал купить маленькую шоколадку «Алёнка» для Полин и ванильное мороженое в вафельном стаканчике для Юли – сладости, которые его девочки любили. А что в ответ? В ответ он не слышал даже элементарное «спасибо», только упрёки и крики жены, что сегодня младшей нужны деньги на кафе, очередной день рождения подружки из класса, а старшей вообще нужно всё – от квартиры до полной смены гардероба. Про себя Галя тоже не забывала напомнить, обвиняя мужа в полном безразличии к её запросам, возраставшим из года в год. Как нужно было поступать в такой ситуации, Виктор не знал. Все его попытки улучшить положение в бизнесе закончились неудачами.

– Юлю мы уже похоронили, – ответил Ухов соседке с шестого этажа, отстраняя конверт с деньгами и намереваясь пройти.

– Как? – женщина опешила, не зная, что сказать, – А почему же так быстро?

Виктор оглянулся:

– Так решила жена. – И это было правдой.

– Не по-людски как-то, – пробормотала женщина, все ещё протягивая конверт.

– Наверное, – согласился Виктор. – Но так получилось. А за деньги – спасибо. Вы их Гале отдайте. Так будет лучше, – Ухов побрёл к лифту один, оставляя женщину у ящиков, и даже не подождав, хотя им было по пути.

Но и Галя собранные деньги не взяла, отреагировав на сочувствие и помощь странно:

– Что пришли? Сплетни собирать? Всё ходите тут и вынюхиваете: что произошло, что случилось… Полиция вчера полдня шастала, весь дом перерыла, теперь вот вы припёрлись. Уходите отсюда, и чтобы больше я вас не видела. – Галя с яростью захлопнула дверь перед носом соседки.

– Зачем ты так? Люди ведь собирали деньги из хороших побуждений, – попытался объяснить Виктор, но тут же пожалел, что вмешался.

– Что? Из хороших побуждений? Не надо! Никаких хороших побуждений нет, все нам только зла желали, а теперь прикрывают своё лицемерие конвертиком. Раньше надо было нас любить, раньше. А теперь – всё ни к чему, – Галя кричала и рыдала, хваталась то за сердце, то за поясницу. Спину заклинило со вчерашнего дня, с того самого момента, как она наклонилась, чтобы приподнять Юлю с асфальта, объясняя всем, что девочке нельзя так долго лежать на холодном.

– Зачем ты так? – снова проговорил Виктор и пошёл к жене, чтобы обнять. Казалось, что вдвоём переживать горе будет легче. Но Галя кинулась от него, как от страшной проказы, снова выкрикивая обвинения, проклятия, страшные посулы.

– Из-за тебя, из-за тебя Юлечки больше нет. Если бы ты понимал, что она психически нездорова, мне не надо было бы прятать Юлю в комнате, запрещать тебе к ней заходить. А ты… Ты думал только о себе. Гад! Сволочь! Чтоб ты сдох! Тебе Игоря было больше жаль, чем собственную дочь.

Ухов задохнулся от несправедливости и впервые после смерти Юли вспомнил про Иванова, который уже теперь никогда не сможет утешить его так, как умел делать это только он.

– Галя, ты сошла с ума. – прошептал Виктор беспомощно.

– Да. Наверное. Но мне теперь все равно. Уходи. И пока Юлю не отпоют, не пытайся даже приближаться ко мне.

– Отпоют? Нам же отказали, сказали, что грешников…

– Замолчи! Это ты грешник, а Юлечка была умалишённая и не понимала, что делает. Вот пройдут Рождественские праздники, и батюшка попросит на собрании Духовенства отпеть нашу Юлечку. Мне Вадим обещал посодействовать.

Виктор, молча, кивнул головой, понимая, что теперь жена точно не сможет ни о чём думать, кроме как об отпевании:

– А когда ты… Полине…? – осторожно спросил он. Со вчерашнего дня, с тех пор, как девочка пошла за мороженым, о котором её попросила сестра, родители её не видели. Лена случайно, действительно случайно проходившая мимо в тот момент, когда Юля только выбросилась, сразу же забрала девочку к себе. Про смерть Юли никто Полин не сказал. Гале было не до живых, Виктор боялся взять такую ответственность на себя. Лена – тем более. И даже Вера, категорически несогласная с тем, что Полин отказывают в её законном праве быть на похоронах и попрощаться с сестрой, не решилась рассказать девочке о случившемся. Подумала только, что ошибка с отстранением ребёнка от важного события семьи повторяется: когда-то Юлю не позвали на крестины Полин, теперь Полин не будет на похоронах Юли… Таково было решение Гали. Забирая девочку к себе, Лена сказала ей, что у Юли произошло резкое ухудшение здоровья, и поэтому её пришлось срочно везти в клинику. В-принципе, мать уже говорила Полин о том, что именно сегодня, второго января отвезёт Юлю обратно на лечение, она шепталась об этом с Сюзанной, она просила Рому, пришедшего тридцать первого, а потом и первого, помочь ей сделать это. Так что объяснения Лены чем-то неправдоподобным не казались. Выслушав Иванову, девочка спокойно кивнула головой:

– Хорошо. Пойдёмте к вам, тётя Лена. А то мороженое растает.

– Мороженое? Какое мороженое? – Лена перехватила Полин во дворе, увидев её с того места под аркой дома, где стоял кордон казаков. Она быстро сообразила, что девочке зрелище с погибшей сестрой, отцом, совершенно потерянным и, судя по виду, ни на что не способным в тот момент, ни к чему. Поэтому она предупредила Виктора и поспешила привлечь внимание Полин к себе.

– Юлино. Она попросила, я купила. Надо положить в морозильник. – Девочка, похоже, слава богу, ни о чём не догадалась. И даже скопление людей, с той стороны дома, на которую выходил балкон квартиры Уховых, не вызвало в ней никаких дополнительных расспросов – на Атаманской всегда что-то происходило – то авария, то драка. – Тётя Лена, а можно я только схожу домой и заберу мой рюкзачок и коробку с сапожками? – Полин указала на раскрытую дверь их подъезда, из которой выходили и выходили соседи, направляясь именно туда, к толпе, пополняя её.

– Рюкзачок? Коробку? – Лена была в полной растерянности: Виктор сидел рядом с лежащей Юлей, Гали дома не было. В квартиру поднялся отряд полиции, осматривая место происшествия. Наверняка, если девочка поднимется домой сейчас и увидит, что Юли там нет, а вместо папы по квартире ходят чужие люди, она станет сомневаться в том, что сказала ей Лена. – Давай попозже? – попросила Иванова, обняв Полин и настойчиво направляя её к себе. – Попозже, когда Галя… когда все будут дома… Я сама схожу за твоими вещами. Хорошо? – Лена разговаривала с подростком, а мыслями была с другой стороны дома, думая как же Галя сможет пережить случившееся. Ещё до появления Полин, когда она стояла рядом с телом выбросившейся Юли, и то подходила, то удалялась от обезумевшего Виктора, собственное горе, переживаемое после смерти Игоря, показалось Лене не таким чудовищным, как смерть вот этой девушки, по существу, девочки. Той маленькой Юлечки, с которой дружила её Вера. Той Юлечки, для которой Лена вязала когда-то панамку и жилетку, которую знала ровно столько, сколько помнила себя в этом доме, наконец, которую любила, как родную. И оттого не могла принять её смерть. Тем более, такую ужасную смерть.

Запрокинув голову, Лена посмотрела на раскрытую раму балконного окна Уховых. Незакреплённая, она качалась от ветра, болталась наружу-вовнутрь, медленно и поскрипывая. И этот скрип, почти скрежет, как печальный звук волынки, навевал ещё больше ужаса на толпу собравшихся, на саму Лену.

«Надо подняться и закрыть окно, – подумала Иванова в первую очередь. Но её остановила группа из трёх полицейских, отправленная начальством наверх, для осмотра квартиры. – Сейчас главное, – быть тут, дождаться Галю», – Лена подошла к Виктору снова, села на корточки, протянула руку к лежащей Юле, хотела дотронуться. А вдруг, врачи ошиблись, вдруг она жива, едва-едва, но жива.

И снова намерения женщины прервал посторонний казённый голос: