Возмездие за безумие

Глава 39. «Юлечка! Доченька! Да помогите же кто-нибудь!»

Виктор Ухов сидел на асфальте рядом с распростёртым телом дочери и гладил её холодную руку, ту, что была откинута в сторону. Юля лежала лицом вниз полубоком, как иногда она ложилась в детстве, когда капризничала: утыкаясь носом в подушку, но способная краем глаза наблюдать, реагируют ли родители на её детские требования или нет. Время от времени она всхлипывала, чтобы пробудить к себе ещё большую жалость, до тех пор, пока мама или папа не укладывались рядом в такой же точно позе, начиная свою воспитательную игру.

– О-о, и кто это тут у нас такая плакса? – Витя краешком пальца начинал тихонько щекотать дочь, – Галя, ты не знаешь, откуда к нам пришла эта рёва-корова? А? У нас такой девочки не было. У нас была дочечка Юлечка, хорошая и послушная девочка. А это прямо какая-то капризуля. – Всё это время, пока Ухов заигрывал с дочерью, шмыгающей носом, Галя ходила вокруг них, управляясь по хозяйству: вытирала пыль, складывала высохшее бельё, раскладывала глаженые вещи по полкам, и отвечала на каждое предложение:

– Не знаю, Витя. Наверное, нам её принёс почтальон Печкин. Или Доктор Айболит. Или Дядя Степа милиционер.

– Винни Пух, – не выдерживала, наконец, взрослых сомнений Юлечка и, уже улыбаясь, разворачивалась и садилась, уклоняясь от щекотки.

– Винни Пух? А тебе мама читала сегодня про Вини Пуха?

Юля кивала.

– И про Винни Пуха и про Кролика и про Айболита читала, уже сто раз, – перечисляла Галя, понимая, что капризу конец.

– А ещё, про Пятачка. Почитай про Пятачка! – и Юлечка срывалась с кровати и неслась к полке с любимыми книжками и хватала сразу несколько из них, поднося отцу. Но Виктор, закончив на этом воспитание, решительно отказывался.

– Ну, нет, малая, это не ко мне. Это вот мама у нас мастер по чтению. Галя, что у нас там на ужин?

Яркие книжки, только ставшие появляться в печати в конце девяностых и покупаемые Галей у книжных спекулянтов, ложились на кровать. Папа уходил мыться. После работы Виктор всегда принимал душ, широко растирался махровым полотенцем, брился с вечера, а потом обильно обливался хорошими одеколонами: «Шоу одного мужчины» от Жака Богарта, «Голубым Чарли» от Ревлона, «О Соваж» от Диора, «Арамис Арамисом» от Эсте Лаудера или Ги ла Рошевским «Драккаром», которые жена покупала тоже у спекулянтов, но только галантерейщиков. Юлечка по-взрослому вздыхала, снова ложилась на бочок, но на этот раз с красочными книжками, и принималась перелистывать их, рассматривая картинки. Галя, заверив дочь, что обязательно вернётся и займётся чтением, неслась мухой на кухню разогревать ужин для мужа.

Красочная картина из прошлой счастливой жизни всплывала перед глазами Виктора, сидящего на асфальте, снова и снова. Небритый, неухоженный мужчина казался сейчас намного старше своих лет. Он обмяк и опустился вперёд так, что большой живот почти касался коленей расставленных ног. Голова, тронутая сединой и давно не видавшая рук парикмахера, тоже свешивалась, довершая позу обречённости. То и дело Виктор поправлял волосы Юли, закрывавшие лицо. Они теперь казались не каштаново-золотистыми, а пепельными, словно девушка поседела в один миг. Кто-то подошёл сзади и предложил воды. Ухов отказался. Тогда человек в белом, это приехали врачи, попросил Виктора подняться с асфальта, чтобы осмотреть Юлю. Ухов встал на колени, пропуская медика к дочери, но не выпуская руки. Впрочем, врач рядом не задержался, не прощупав пульс, он решил, что его миссия окончена.

– Странно, ни одного видимого повреждения, – сообщил он кому-то и тут же услыхал от этого кого-то ответ.

– Чего удивляться? Летела с такой высоты, от страха, может, разрыв сердца, а это уж верная смерть.

«Значит Юлечка умерла ещё до того, как упала», – подумал Виктор и обрадовался; тогда, скорее всего, дочь не почувствовала удара о землю. И тут же в подтверждение его мыслей третий голос, женский простонал:

– Господи-господи, земля её пухом приняла. Ни кровинки, ни царапинки. Так только святые умирают.

«Святые… Да, Юля святая, – подумал Виктор и снова придвинулся к дочери, одна рука которой оказалась под телом, другая вывернута наружу. Именно эту свободную руку Виктор держал в своих ладонях и гладил. От кого-то, возможно от прибывших полицейских, последовало указание ничего не трогать, к трупу не прикасаться. Но Ухов плохо понимал, что ему говорят. Лежащее на земле тело было его дочерью, его любимой девочкой, и поэтому Виктор сидел рядом и даже принялся разговаривать с ней. Вернее так ему казалось, потому что на самом деле мужчина молчал. Он не вникал в наружный гомон: разговор полицейских, прибывших на вызов уже после врачей, объяснения конных казаков, вызванных для охраны периметра, шелест толпы зевак и очевидцев, стоящей рядом, совсем близко, сливались для мужчины, потрясённого горем, но пока его не осознававшем, в один шум, различить в котором какие-то слова он не мог. Сидя на коленях перед дочерью, Ухов смотрел на неё, действительно совсем не обезображенную падением с такой большой высоты, без единой капли крови, просто немного неуклюже лежащую на асфальте. Такое положение на боку, при котором одна рука была придавлена, вдруг стало волновать мужчину больше, чем остальное, хотелось перевернуть дочь на спину, высвободить руку. Он даже сказал об этом вслух, попросил о помощи, но увидел в глазах спешившегося казака такую растерянность, а потом жалость, что отступил с просьбой и ушёл в себя, продолжая разговаривать с дочерью.

Вся жизнь, от рождения ребёнка до последних часов пребывания Юли у них, проплывала перед глазами Виктора. Вот он увидел красное тельце, принесённое из роддома, и лицо малышки, поразительно гладкое и белое по сравнению с остальной кожей, на котором ярко и крупно были вычерчены овалы глаз, миндалевидно растянутые к вискам.

– Наша девочка, – признала внучку мать Виктора, до этого не баловавшая ни сына, ни невестку вниманием, – Ну всё, теперь от меня не отвертитесь, каждый день буду приходить, и проверять, как вы мою внученьку воспитываете.

Галя, шатающаяся после родов, с мольбой взглянула на мужа: тогда жили все в Пашковке в одном доме, где молодым выделили комнату с кухонькой. Уверения свекрови Галя восприняла как угрозу.

– Лишь бы сама она Юлечку не баловала, – Галя сжала губы и упрямо посмотрела на мужа: если до этого у женщины ничего не было, то уж теперь дочь, её родная кровинушка, перевешивала все материальные блага, данные Виктору в приданое. Дочь являлась не только прямым доказательством её преданности мужу, но и закреплением родовых уз. Допускать то, что Галя – безродная, теперь уже никто не мог: родившийся ребёнок должен был унаследовать только хорошие, благородные качества родителей, а значит, никаких упоминаний о безотцовщине или не родовитом происхождении её матери отныне в доме быть не должно.

– Юля – наша, а значит и Галя – наша. И баста, чтобы я не слышал больше эти разговорчики «не нашего уровня», «голь перекатная» и прочее, – окончательно решил отец Виктора, поставив, таким образом, мать на место и дозволив ей только одно – баловать ребёнка, как умеют это делать деды. А уж в этом матери Виктора отказать было нельзя; баловала, как могла, и как разрешала невестка. Вставшая на защиту дочери с первого мгновения его появления, Галя строго лимитировала сначала тисканья и улюлюканье, потом покупку башмачков, шапочек, штанишек, позже – сладостей и игрушек. Заваливая и задаривая единственную на тот момент внучку, родители Ухова словно предчувствовали, что этот ребёнок будет их единственным наследником при жизни. Так и случилось: Полин и племянники Виктора родились уже после их смерти.

Ухов оглянулся вокруг, плохо соображая, кто эти люди, что стоят кольцом вокруг них. Тело девочки до сих пор было не прикрыто, ждали криминалистов, которые, услыхав про смертельный случай, не торопились.

– Который час? – зачем-то спросил Виктор у полицейского, глядящего на него с откровенной жалостью.

– Без пяти три.

– Без пяти три, – повторил Ухов, как эхо, и снова погрузился в свои мысли.

Всего час назад, без пяти два Галя заглянула к нему в комнату и сказала, что пошла на полчаса на рынок. Почти сразу после её ухода пальчиком по стеклу двери стукнула Полин, объясняя, что выйдет на минутку.

– А где Юля? – спросил Виктор у младшей дочери также через дверь – похмелье от новогодней ночи до сих пор гуляло в голове и придавало телу тяжесть.

– По телефону разговаривает. С Ромой. Ты туда не ходи, – приказала Полин тоном матери. Виктор сразу же уловил те самые категоричные нотки, оспаривать которые ему было так трудно в последнее время. А ведь когда-то Галя была покладистой и терпеливой. Она так нежно любила его, так внимательно заботилась о Юлечке.

Сидя на диване перед включённым телевизором, Виктор вспоминал времена, когда они уже переехали в эту квартиру. Прекрасную, казавшуюся огромной после той крохотной комнатки, что была в их распоряжении в родительском доме, светлую, в таком красивом доме. И не беда, что квартира «на девятом подветренном», как проворчала мать Виктора, посетив её сразу же после получения ордера. Главное – это их гнёздышко, которое теперь они с Галиной начнут обживать на свой вкус. Виктор осматривался и отмечал, что следы последнего ремонта уже сходят окончательно. Обои выцвели, местами оборвались, местами отклеились, краска на подоконниках потускнела, паркетный пол обшаркался. Но теперь было не до ремонтов, на них не было денег, как не было их на новую мебель, сантехнику, бытовые приборы… Нескончаемый перечень, способный отравить любую психику, сделать больным всякого здорового. Поэтому Ухов, по принципу обходиться малым, довольствовался тем, что есть. Чего нельзя было сказать о жене. Ей-то, как раз, не удавалось абстрагироваться от быта, и рай в шалаше никак не подходил, хоть с милым, хоть без него. Приученная им же, мужем, к комфорту, благополучию и достатку, Галя откровенно мучилась от стыда перед знакомыми и родными, и постоянно старалась отвлекать себя от реальности мечтами всякого рода. Глупая психология страуса, думающего, что закопав голову, он убережётся от беды. Нет, не видеть опасность – хуже, чем убегать от неё. Признание – путь к свободе. Отрицание – утопия и обречённость. А стыд перед другими? Вот ещё глупость! Прекратить общаться с теми самыми другими, что не способны понять происходящее. Что тут сложного?

Полусонное состояние мужчины прервали звуки далёкого разговора за стеной. Слова разобрать было невозможно. Прислушиваясь некоторое время к монотонному говору дочери, Ухов упёрся глазами в телевизор и, сам того не замечая, почти заснул. Разбудил его страшный стук в дверь и крики на площадке. Кто-то ломился к ним, выкрикивая их с Галей имена. Всунув ноги в растоптанные тапки, Виктор, в чём был – растянутых спортивных штанах и линялой майке, пошёл открывать.

– Ваша Юлечка упала! Там! Она внизу! Идите скорее! – Первое, что прокричала Ухову в раскрытую дверь соседка с шестого этажа. Эту женщину Виктор хорошо знал, чего не скажешь о других соседях подъезда, их гаражи были рядом.