Возмездие за безумие

Глава 47. «Да там, в могиле, уже ничего нет…»

Март месяц наступил для Полин Уховой незаметно: девочка ходила в школу, возвращалась домой, в пустоту, занималась своими делами и совсем не интересовалась, где же пропадает её мать. Без матери в квартире царил покой, и можно было сидеть в соцсетях сколько угодно, это никого не раздражало. Галина приходила домой каждый вечер поздно и всегда молчаливая. Что-то наскоро готовила на кухне. Ела, не чувствуя вкуса пищи, не спрашивая дочь о проведённом дне. Сидела с дочерью рядом, чтобы просто не быть одной. А потом… А потом начиналось самое тяжёлое время суток: ночь. Полин, перебралась после смерти отца в зал, который освободили от продавленного дивана и журнального столика с облезлым лаком. Разместила в шкафу, очищенном от хлама Виктора, свои книги, вещи, школьные принадлежности. Письменный стол переместили к окну. На кухню вынесли телевизор, устаревший, тяжёлый ящик, который без отца никто не включал. Кресло перекочевало в коридор, в самый его конец, зловеще заняв всю ширину прохода и не давая доступа к полке, прибитой в этом месте. Так и не отремонтированная стиральная машина была переставлена обратно в ванную. Велосипед отнесли в гараж Виктора. Кому он теперь был нужен?

За прошедшие два месяца Полин превратилась из девочки сразу во взрослого человека, рассуждения которого шокировали прагматизмом. И разве теперь было Полин до гоняний на велике со сверстниками? Смешные. У них беззаботное детство. А потом будет такая же затяжная беззаботная юность. Родители многим обеспечат и учёбу, и поступление, и трудоустройство. Для Полин Уховой таких перспектив не наблюдалось. Ушедший отец, пусть невнимательный, но все же заботящийся о них, полусумасшедшая мать, бредившая по ночам, стонущая в воспоминаниях и мольбах к ушедшей дочери, старшая сестра, бросившая всех их, навсегда устранившаяся от своих обязанностей старшей и нужной. Грустно и безнадёжно. А главное, опереться не на кого. И пусть, со смертью папы, в квартире стало тихо, безмолвно, пусть после гибели Юли мать пыталась излить на Полин максимум внимания, девочка понимала, что раньше было лучше. Раньше была семья. Теперь от неё остались обломки. Кто сказал что счастье – это богатство и самоутверждение? Нет, настоящее счастье – это когда вместе вся семья, рядом родные по духу и крови люди и любому из них можно доверять. Это Полин теперь знала наверняка. И никто и никогда не смог бы переубедить вмиг повзрослевшую девочку в обратном. Хотя, иллюзии благополучия тоже являлись продуктом грёз и мечтаний маленькой, беззащитной, а теперь ещё и обиженной на жизнь Полин Уховой.

Французская героиня, по имени которой её назвали, и ореол загадочности вокруг этого имени, который ощущала на себе девочка всякий раз, когда его произносили, красивая и счастливая мама, отец, ухоженный и импозантный, весёлая Юля, играющая с ней – такие сны снились каждую ночь. Вот только, пробуждение было иным: горьким, бьющим по нервам. И не хватало уже этих самых нервов, хотя, казалось, она ведь только начинала жить, с чего бы. Но как можно спокойно слушать мать, которая ежедневно и по нескольку раз в день сожалела, что купила под смерть Юли туфли, меньше на размер.

– Она ведь каждую ночь приходит ко мне и жалуется, что туфельки ей жмут, – Галя смотрела на младшую дочь с полным убеждением, что так оно и есть. Не понимая, какой страх нагоняет на девочку своими откровениями и желанием раскопать могилу, вскрыть гроб и поменять туфли на усопшей.

– Мам, да там уже в могиле ничего нет. Всё сгнило, – как-то ответила Полин Гале, сказала зло, желая требовательным тоном прекратить безумные россказни. И тут же пожалела. Галя накинулась на дочь так грубо, как когда-то набрасывалась на Виктора.

– Замолчи, зараза. Замолчи. И чтобы я больше никогда этого не слышала, поняла. Уродка. Как это ничего нет? Да моя Юлечка цела и невредима. Она – богова невеста. Ты что не видела, что она даже от падения с девятого этажа осталась целёхонькой, ни одной ранки, ни капельки крови.

– Не видела. И папу не видела, – ответила Полин, вставая из-за стола. – Это было правдой. Галя мгновенно замолкла, закрыла рот ладонью и завыла: кто, как ни она, лишил дочь права попрощаться и с сестрой, и с отцом. С опозданием приходило раскаяние. Пытаясь загладить эту непоправимую ошибку, Галя тут же кидалась лебезить, старалась умаслить, чем-нибудь заинтересовать, заговорить девочку. Тщетно. Полин не интересовали ни шопинги, ни аквапарки, ни сладости. А уж про разговоры по душам вовсе нечего было и думать. Всю жизнь Галя только и делала, что, не считаясь с ними, навязывала дочерям свою мнение. Любое решение, вплоть до выбора одежды, принадлежало безраздельно и исключительно матери Юли и Полин. Так, с чего бы у детей была привычка делиться с мамой планами или мыслями? Больше того, попробуй кто из них проявить инициативу, не исключен скандал, или, как минимум, ссора. Нет уж, ни доверия, ни откровенности, лучше молчать. При любых обстоятельствах молчать. А уж если припекло – для того и придумали переписку в интернете с незнакомыми людьми. Лепи что хочешь, никто не обидит. И даже если и обидит, всегда такого можно удалить из друзей. И вся недолга. Просто, гениально, и помогает. Вывернешь душу наизнанку, прикрывшись придуманным именем, и сразу получишь с десяток комментариев и даже советов. А там уж: живи по подсказке или своим умом, как получится.

Вот только бы мама не залезла на её страничку Фейсбука или Контакта. Ей там хозяйничать вовсе незачем. Начнутся вопросы: кто этот, кто тот, зачем выставила фотографии, опасайся педофилов, удаляй подозрительных людей, проверяй контакты. Зачем? Толку, что девочка прожила одиннадцать лет с сестрой и отцом, которых толком не знала и от которых горя и забот нагрянуло больше, чем от любого отморозка с не благими намерениями. Толку, что рядом мать, неспособная любить, в понимании Полин, не причиняя боли и не вызывая отторжения. «Родные люди, самые, казалось бы, нужные и верные, предали, отказались от неё, бросили навсегда. Так их теперь и не жалко. Умерли, и умерли. Плакать не буду. Вот только почему каждое утро на глазах при пробуждении слёзы и вдыхать трудно? Соседка с шестого этажа, с которой как-то ехала в лифте, сказала, что это так сердце заходится от тоски».

Девочка всё понимала и жалела только об одном: ничего не поправишь. Привыкать жить одной, не видя, не любя, не ненавидя. И беречь уже нечего, всё, что предстояло беречь и охранять, стало пустотой, прогнившими костями в глубоких могилах. Тёмными призраками, приходящими иногда наяву или светлыми образами, продлевающими сладкие сны. А пробуждение оборачивалось чудовищным разочарованием. Горе. Беда. Иначе не назовёшь. И нужно учиться жить и с горем. А будет ли ещё в её жизни счастье? На это не ответит ни один сетевой респондент.

– Полин, ты дома? – Было первое марта. Вернулась откуда-то мать, зашла, тихо притворив дверь, прошла сразу не в ванную, как обычно, а на кухню, отворила форточку, села. Всё замолкло.

– Мам, ты что, в темноте сидишь? – девочка притопала на кухню минут через десять тишины. Толстопятая и неуклюжая, вся в отца, она в последнее время мало двигалась, поправилась, стала ещё более неловкая. Вот и теперь, подойдя в полной темноте к столу, наткнулась на него. Мать, в другой раз, обязательно бы упрекнула, но тут, словно, не заметив неловкости дочери, вздохнула:

– Полинушка, как же нам теперь жить дальше? – Было в тоне матери что-то совсем незнакомое. Это была даже не жалость, которую она пыталась вызвать к себе приговорами о тяжёлой доле раньше. Тут было что-то действительно безнадёжное, как приговор обречённого. Полин зашла за стол с дальнего от матери края, села. На фоне затянутого тучами неба и далёких фонарей внизу на Атаманской, был виден только профиль матери:

– Мам, ты про что? Денег что ли нет?

– Мочи больше нет, доченька. И веры больше нет в людей. Предают все по очереди. Теперь вот Сюзя…

– Что-то случилось с тётей Сюзанной? – настороженный вопрос был логичным, учитывая, что за три истекших месяца умерло пять человек из их окружения.

– Случилось, – прошептала мать почти обречённо.

– Что? – надсадно выкрикнула девочка.

Галя заговорила, тяжело цедя слова, делая паузы между предложениями:

– Давно уже случилось. Скурвилась наша тётя Сюзанна. И нас с тобой предала. Да и не только нас с тобой. Она вообще всех предала. И всегда предавала. И считала, что мы должны играть по её сценарию. Словно кукловод. Вот только узнать бы, кто директор театра кукол? – Последняя фраза была произнесена после длинной паузы.

– Был Васильев. Помнишь, пузатый такой, смешной дядечка, жил в подъезде тёти Лены и дяди Игоря? – Девочка давно привыкла к таким неожиданным переходам матери с одной темы на другую, и старалась подстроиться под любую её мысль. Как доктор при смертельном заболевании лечит последствия, не пытаясь воздействовать на причину болезни. Кажется, у медиков это называется паллиатив. Слово-то, какое красивое. А за ним скрывается всего лишь умение приспособить лечение к возникшему симптому: здесь и сейчас. От боли – анальгетики, от температуры – жаропонижающие, при нервном расстройстве – успокоительные. И никаких перспектив на излечение. На слова девочки мать молчала. – А теперь я не знаю, кто, – Полин захотелось вывести маму из задумчивости. Сидеть рядом было тяжкой обязанностью…

Рассеянно Ухова прошептала:

– Вот и я не знаю. А узнать надо бы.

– Значит, узнаем, – придавая словам лёгкость, девочке хотелось утешить мать. Но от её слов Галя только беззвучно расплакалась:

– Хорошо бы.

Побыв рядом ещё несколько минут, Полин встала и ушла. Матери снова было не до неё.