Возмездие за безумие

Глава 58. «Я убила всех, потому что они были не такие»

– Я очень устала от них, тётя Лена. От всех. Сначала Юля. С нею нянчились всю жизнь, внушая беспомощность, сделав инвалидом намеренно. Так нужно было маме. Потом отец. За последние насколько лет все мы ему стали безразличны. Наконец, сама мама: она ведь по-настоящему сошла с ума. Я их всех боялась. И хотела только одного: покоя. – Полин сидела у ног Лены. Поздний летний вечер принёс темноту и лёгкую прохладу. Окна в квартире были занавешены, свет не включён, отчего разговор проходил в сумерках. С ним Полин пришла сама. Весь субботний день восьмого августа она прислушивалась к тревожным всхлипываниям женщины во сне, а под вечер, убедившись, что Лена проснулась, и сама точно не выйдет, постучала в её комнату.

– Ты просто ревновала сестру к матери, отца и Галю не понимала. Так бывает. Иванова говорила тихим беспомощным голосом. Несмотря на тепло, она укуталась в шерстяной плед, но даже под ним продолжала дрожать. Как только женщина поняла, что деньги в коробке – те самые, ворованные, отвращение к девчонке захлестнуло её. И присутствие её здесь, вот так близко, было противно. Мелкая гадина. Как она могла решиться на кражу?

В семье Ивановых никто никогда не врал, не крал и не предавал другого. Хотя… теперь отношение Лены к мужу в последние дни его жизни можно было оценить именно как предательство, а проигранные деньги, как воровство у семьи.

– Нет. Ревность тут ни при чём: я просто всех их ненавидела.

– Почему? – Лена была ещё более беспомощной.

– Потому, что меня никто никогда не любил. И вы это сами знаете. Все было несправедливо: Юле детские книжки, спорт, репетиторы, лучшие платья, любовь, а мне? Что досталось мне? Приказы, крики, нытьё, что нет денег, что страна в дерьме, и мы с ней – заодно. – В темноте было трудно понять, согласна женщина с ребёнком или нет, в ответ Лена только глубоко выдохнула. – Вот видите? Вы молчите. Значит, думаете так же. А мне трудно было с этим мириться. С того момента, как я поняла, что меня не замечают: моих просьб, вопросов, желаний, даже жалоб, я тоже стала постепенно отвыкать от родных. Им всем: и папе, и маме, и Юльке моя жизнь была безразлична. Никого не интересовали мои друзья или, например, как я уживаюсь в школе, что хотела бы на подарок.

– У тебя и в школе были проблемы?

Девочка кивнула.

– Но почему тогда ты не попросила помощи у педагогического совета? Не рассказала о своих проблемах классному руководителю? – Лена не понимала. Ей по работе ежедневно приходилось решать массу проблем и социального, и воспитательного характера, и даже бывать в роли психолога. Полин посмотрела на Иванову с горькой усмешкой:

– Хм. Вы серьёзно? Да кому там вообще что-то нужно? Это раньше, в ваши времена были в школах педагоги, которые собирались на… как вы это назвали? Педсоветы? Которые, как рассказывал отец, могли пропесочить за прогул, вызвать родителей за то, что ребёнок хамит, даже исключить, если никакие воспитательные средства не помогали. А нам достались только учителя. Тем более, в частных колледжах, где их зарплату оплачивают наши родители. Так неужели же вы думаете, что кому-то из них хочется влезать в проблемы семьи учеников? К тому же, я плохо вижу маму в роли, выслушивающей недовольство в мой адрес от какой-то купленной с потрохами училки. – Тут с девочкой не согласиться было трудно. Лене припомнилось неоднократное неприятие Уховой даже её, просто дружеских советов. Что уж думать про нотации от посторонних? Скорее всего, разговор учителей с Уховой, если бы таковой мог состояться, завершился бы моментальным указанием занять своё место и заниматься прямыми обязанностями: то есть учить. Платили-то им за знания. Подумав про зарплаты коллег в частных учебных учреждениях, Иванова дрогнула голосом:

– Ну почему же, обязательно купленной? Куплены не все.

– Все. И не надо мне морали. Её нам хватает в первый школьный день – День знаний, когда нам училки изо всех сил пыжатся втирать про совесть, честность или, например, достоинство. А потом весь год доят родичей взятками, благородно обернутыми в фантик «дополнительных уроков», и при этом спят спокойно и никакая совесть их не мучает.

– Ладно, про учителей твою позицию я поняла. А подруги?

– Кто? Вы хотите сказать, одноклассницы?

– Пусть так. Неужели ни одной из девочек ты не могла довериться?

– Зачем? Чтобы от меня тут же отшатнулись, как от прокажённой, и назавтра вся школа тыкала в меня пальцем как в ребёнка из неблагополучной семьи? Нет уж! Мама на пузе вылазила моё место в этом колледже и право считаться «такой же ученицей, как другие».

И снова Лене нечего было ответить. Мгновенно стала понятна вся беспомощность сидящего перед ней маленького существа: потерянного, обманутого жизнью и её дикими принципами, уверенного в том, что помощи ждать неоткуда. Из повседневности современных детей ушёл институт спорта, некогда ковавший характеры, а теперь продажный, как всё, или попросту недоступный. Институт школы, некогда державший марку воспитателя и проводника морали, пусть коммунистической, пусть в чём-то неверной, но морали, провозглашающей сострадание и равноправие для всех, а не только для имущих, превратился в барахолку, на которой каждый старался наклеить на себя ярлык покрасочнее, чтобы продаться подороже. Нынешнему подростку остался лишь институт семьи. Но и тут Полин не повезло:

– С того момента, как я поняла, что меня не замечают: не только просьб, но даже жалоб, я тоже стала заставлять себя постепенно отвыкать от родных. Они считали, что я могу вырасти сама по себе. Что меня можно не любить, не жалеть и даже просто не замечать. За все годы мама не прочла мне не только что книжки, даже просто стишка. У меня не было рыбки Матильды, которую своим дурацким фэншуем убила эту дура Сюзанна. Мне не покупали хомячков, не приносили котят… Чтобы я им не мешала, совали с пелёнок комп, лишь бы к ним не приставала, не тревожила. И каждый раз для этого находились причины: мама устала, папе некогда, пора к Юле, просто замолчи… Им всем было не до меня, вы это понимаете? Семья состояла не из четырёх человек, а из трёх. Зачем меня родили? Мама слушала и слышала только себя и решила, что цель её жизни – постоянно крутиться вокруг Юли.

– И поэтому ты решила им отомстить?

– Да. И считаю, я имела на это право. «Что выросло – то выросло», – Так любила говорить моя мама. А знаете, я где-то слышала: сегодняшние дети – завтрашний народ. Как справедливо. Так вот я – тот народ, какой воспитала моя семья. Меня обманывали, уверяя, что любят, но не любили.

– Почему ты так в этом уверена?

– Да потому, что когда любят, то уважают личность. С первого дня. И тогда из маленькой личности вырастает большая, взрослая, достойная. Как ваша Вера. А у нас в семье о достоинстве детей никто не беспокоился. Родители меня постоянно унижали навязанными решениями. Вы знаете, что это такое? Это когда ты вроде бы и не существуешь для людей, ради которых готов на всё. Вы должны знать, ведь вы же – учитель.

Лена, которая ещё минуту назад готова была вышвырнуть эту воришку из комнаты, вдруг посмотрела на неё с жалостью. Кому, как ни ей самой было всегда странным отношение Гали и Виктора к детям. В семье Уховых действительно всё строилось на авторитарном давлении родителей. С мнением детей никогда не считались. И никакие замечания Лены на Галю не действовали. «Не лезь в чужую семью со своими рецептами», – пронеслась в голове Лены давняя фраза Уховой. И Лена не лезла. Хотя видела по глазам девочек при встрече, что они… как бы это сказать? Не несчастные, нет. Тут было что-то из другой категории, гораздо более тонкой – не понятые, что ли, не раскрытые для своих же родителей. А там, где есть недоработка, к какой бы области она не относилась, всегда со временем будет брак. Результат? Юля, чтобы быть услышанной, сделалась больной. Полин… Страшно было подумать, во что превратилась Полин. На глубокий выдох Лены девочка продолжила говорить: кратко, с силой выкрикивая фразы. Весь её тон источал обиду ребёнка, который никак не может смириться с несправедливым отношением к себе:

– Мне постоянно твердили, что я должна быть понятливой и самостоятельной, ведь им всем так трудно. А кто хоть раз спросил, как живётся мне? Кроме вас, тётя Лена, ни одной живой душе вокруг не было до меня дела. Вот я и выросла такой же эгоистичной, как все наши знакомые взрослые.

– Я не понимаю о чём ты? Причём тут эгоизм и воровство?

– Вы думаете, мне нужны были эти деньги?

– Тогда зачем же?.. Ты ведь не могла понимать, что подставляешь каждого из них под подозрение?

– А я именно этого и добивалась. Во мне сидела эта страшная злость, которая переросла с годами в ненависть и желание мстить.

– Страшные вещи ты говоришь, Полин: как можно за десятилетие возненавидеть своих родных?

– И друзей, и соседей, если уж на то пошло. Да, можно. Любому человеку за такой срок можно внушить всё что угодно, любую истину, и он будет воспринимать не то, что реально существует, он будет чувствовать то, чему научили.

– И что ты чувствовала?

– Я же сказала: ненависть и желание избавиться от всех этих лживых взрослых.

– От всех? Почему? Они не были лживыми все.

– Да? Тогда начнём в вашего мужа.

Лена снова вздрогнула, подтянула повыше плед. Полин сидела также у её ног и тона не сбавляла. Девочке необходимо было выговориться. Как душевный больной спешит к психотерапевту, так Полин торопилась излить Лене душу, очиститься от тяжёлых переживаний, поделиться которыми не могла до сих пор:

– Итак: дядя Игорь. Добрый и внимательный на первый взгляд, он обманывал и обкрадывал семью. Мне было жалко вас и противно видеть его слюнтяем. В то утро, когда он позвонил папе, я слышала их разговор.

– Как? – Лена сжалась. Далёкий дятел прорезался в голове со своим молоточком: тук-тук, тук-тук.

Полин равнодушно пожала плечами:

– Я случайно встала ночью, так получилось.

– И что ты слышала?

– Папа обматерил дядю Игоря, бросил трубку и сразу же заснул. А я прокралась в его комнату, взяла телефон и перезвонила дяде Игорю с кухни.

– Как?! – от возбуждения Лена села в кровати, – Зачем? Ты не придумываешь?

– Вот ещё, – даже в сумерках было заметно, как Полин вспыхнула и выпрямилась, – Я не вру. Я никогда не вру, – добавила она с определённой гордостью в голосе.

Лена вздохнула. Такая патологическая тяга к правде и справедливости часто встречалась на её профессиональном пути, ей подвержены дети, выросшие в среде обмана и неверия.

– Прости, Полин, я не хотела тебя обидеть, – женщина говорила примирительно, – Но все-таки, зачем ты это сделала? Зачем влезла во взрослое дело?

Полина даже вскрикнула:

– Взрослое дело? Вы действительно так думаете, тётя Лена? Дядя Игорь обижал вас, а вы всё это молча терпели. И вы считаете, что мне это было все равно? Тётя Лена! Да если бы не вы!… – Было слышно, как сломался голос Полин, словно внутри что-то перехватило горло. Так выражалась собою искренность.

– Милая ты моя, – Лена протянула руки к девочке, привлекая. Полин поддалась и, улегшись на колени женщины, позволила себя гладить. «Как же она истосковалась по вот такой обычной ласке. Ничего особенного, простое проявление материнских чувств, которого девочка была лишена. Что мы за уроды, если позволяем себе не любить собственных детей?» Мысли Лены были на стороне девчушки, которая всегда казалась ей обиженной, а теперь ещё и жалкой.– И все-таки не стоило тебе лезть в мужской разговор, – проговорила Лена, продолжая поглаживать голову Полин. Когда-то короткие волосы, казавшиеся упругими и жёсткими, теперь отрасли и приятно шелковились под руками.