Возмездие за безумие

Глава 35. «Да, такого… уже никогда не будет»

Юле про смерть Иванова не говорили. Девушка была настолько слаба от приёма психотропных препаратов, что Галя, не зная, как дочь воспримет трагическую новость, решила не рисковать. Всё равно ничего бы это не поменяло, проститься с Игорем у дочери не получилось бы: с момента кражи денег Юля снова слегла, снова стала пить угнетающие психику лекарства, от которых постоянно спала. Видя её состояние, успокоилась на время и полиция с опросами, которые, до недавнего времени, действительно были чуть ли не ежедневными и изнуряли девушку. С Ромой Юля не виделась: утром мужчина уходил на работу, не разбудив, а когда возвращался, чаще всего поздно за полночь, она тоже уже спала. Такая форма существования устраивала, казалось, обоих. Изредка Юля звонила мужу на работу по городскому номеру. Если Рома был на месте и мог говорить, то он отвечал жене, справлялся о её здоровье, заранее зная, что ничего другого, кроме стонов и жалоб не услышит. Если Киселёва на месте не было, то звонить на мобильник Юля даже не пыталась. Зачем? Мешать? Просто услышать голос? Что это даст, кроме очередного понимания, что она для мужа – обуза. Как она стала обузой и для матери. Стоны и вздохи Гали, приходящей как патронажная сестра и пытающейся вести морально-нравственные беседы, не доходившие до убаюканного лекарствами сознания девушки, утомляли, как ничто другое.

– Если тебе трудно или некогда – не приходи, – каждый раз просила Юля.

– Мне трудно и некогда, но кроме меня сюда никто не придёт, – также каждый раз отвечала Галя, сжимая губы и стараясь не срываться, – Так что, молчи и лучше помогай мне.

– Как? – Юля действительно не знала, как и чем она может помочь.

– Выздоравливай скорее. Вставай на ноги. Что удумала? Разлеглась тут, расклеилась. Ведь было же всё хорошо.

Разговаривая, Галя непременно что-то делала: наливала воду в стакан, крошила в ложке таблетку, чтобы Юле было легче её глотать, растирала её тело мазями, а то и вовсе кормила с ложки, как маленькую, отслеживая, чтобы дочь проглатывала еду. За десять дней очередного криза вес девушки снова катастрофически упал, заострив колени и ключицы. Юля послушно подставляла тело, открывала рот, вытягивала шею во время причёсывания длинных волос. От лёжки волосы спутывались на затылке, и Гале стоило немало труда расчесать их, не причиняя боли. Но даже самые нежные движения заставляли Юлю вскрикивать:

– Ой, аккуратно, мама. Да, было хорошо. Я думала, что уже никогда плохо не будет. Там, на юге – солнце, море. А тут, – девушка кивала на занавешенное окно. Плотную штору Галя повесила по её же просьбе, чтобы свет не раздражал глаза. Теперь вот штора оказалась виновницей сумрака. Но заострять на этом внимания Галя не хотела, продолжала расчёсывать волосы:

– Вот видишь. Значит, надо вставать.

– Надо, – согласилась Юля, и вдруг отстранила руку матери со щёткой и стала натягивать одеяло до самого подбородка. – Вера мне говорила, что поможет выжить… – Глаза её при этом блуждали по потолку.

– Что значит, выжить? Совсем что ли? – Галя покрутила щёткой у виска. – Тебе не выживать, а жить нужно, – голос Уховой прозвучал излишне резко. Но тут же, заметив слёзы в глазах дочери, размякала и тоже готова была реветь, – Доченька, Юлечка, бусинка моя, моя девочка, – Галя бросалась к Юле, целовала её, гладила ей руки, ноги, лицо, волосы, – В жизни так много хорошего. И мужчины, и дети – всё у тебя ещё впереди. Если с Ромкой что-то не так, разведёшься. Потом встретишь другого, хорошего, который сможет оценить тебя, – Галя говорила это дочери, а сама уже мыслями была с Валерием. И её счастливое выражение было таким заметным, что Юля стала натягивать одеяло теперь уже на голову:

– Уходи. И не приходи больше. И никакого мне не надо: ни хорошего, ни плохого. И я никому уже больше нужна не буду.

– Это почему ещё? – Галя пыталась снова играть, но Юля, будто резала по живому.

– Я – вор. Так папа сказал. И ты так думаешь. Не ври, я знаю, что думаешь.

– Я не думаю, Юлечка, – Галя молила простить за когда-то выказанное подозрение, но дочь отвернулась.

– Я всем вам как кость в горле. Только Верка может помочь мне оправдаться, когда найдёт настоящего вора. Уходи!

Галя разочарованно «спускалась из своих облаков на землю» и вздыхала. Большего от дочери ждать не приходилось, поэтому женщина начинала собираться домой. Она знала, что Юля не вылезет из-под одеяла до тех пор, пока не закроется дверь. Так было в последнее время всегда: те же слова, те же уверения, тот же отказ от них, и та же игра в прятки под одеялом. Вот только сегодня, перед тем, как идти в морг, Галя услышала уже на пороге необычную просьбу:

– Веру попроси прийти. – Голос Юли звучал громко, так, что заставил мать вернуться. Галя посмотрела на дочь, вынырнувшую из-под одеяла, и такую мирную, такую добрую:

– Веру? Ты сказала Веру?

– Да, Веру. Ты ведь увидишь её сегодня?

– Да. То есть… Откуда ты знаешь?

Юля пожала плечами:

– Так попросишь?

– Попробую, – Ухова представила, как трудно будет выполнить просьбу дочери именно сегодня, в день похорон Иванова.

Хоронили Игоря четырнадцатого декабря, с почестями, хотя без батюшки: церковь отказалась отпевать грешника, наложившего на себя руки. В морг, где был установлен гроб с телом для прощания, приходило много людей. Большей частью, это были клиенты фирмы, коллеги по работе, их семьи, давние приятели. Лена и Вера, обе недвижимые и безответные, принимая соболезнования, сидели по разным сторонам гроба. Подниматься к каждому вновь пришедшему не было сил. Лена, с тех пор как она всё-таки поняла, что Игорь умер, стала безмолвной. Женщина, рассматривая на покойнике складки воротника рубашки, купленной в магазине для погребения, думала, что ни за что не позволила бы мужу пойти на работу в не поглаженной одежде. Отсутствие галстука на шее тоже придавало беспорядочный, с точки зрения Лены, вид, открывая бетонно-белую кожу шеи. То и дело, проводя рукой по тёмному костюму, Иванова убирала с ткани невидимые пушинки, шептала в сторону уха что-то предназначенное для лежащего мужа, и снова складывала руки горкой на коленях. Чёрный платок на голове оттенял и без того бледное лицо женщины, в котором не было ни единой кровинки. Вера, как мать, за два дня истощённая горем, сухо облизывала губы, чтобы хоть что-то отвечать выражающим соболезнования. Девушка тоже время от времени прикасалась то к одежде отца, то к его рукам, уложенным на груди. Смешение запахов надгробных цветов, перемежавшихся ветками мирта – дерева вечного покоя, свеч, формалина и косметики, которой накрасили лицо покойника, вызывало тошноту. Отчего хотелось встать и убежать из церемониального зала куда-нибудь далеко-далеко. Но сил не было и на это. Они все ушли на отчаяние и слёзы, два дня, помимо воли, льющиеся у Веры по щекам без остановки. А теперь, на третий, была только неимоверная сухость во рту и нестерпимое желание забыться… Но впереди была церемония кремации. Сколько Вера помнила себя, Игорь, если вдруг речь заходила о смерти, всегда изъявлял желание быть сожжённым.

– Когда умру, денег на закапывание не тратьте, просто сожгите и пепел мой рассейте на высокой горе. И тогда я буду всегда с вами, в воздухе, – говорил иногда Игорь, чем злил своих девочек.

– Дурила какой, – упрекала Лена, позволяя себе это редкое ругательство только в такие вот беспомощные моменты.

– Бать, ты совсем что ли? – поддерживала осуждение матери Вера, – Вам с мамой жить ещё да жить. Внуков дождаться и их ещё вырастить, – и девушка лукаво улыбалась.

Игорь вздыхал:

– Внуков. От тебя дождёшься…

Эти разговоры не носили навязчивый характер и всплывали спонтанно, то в одной связи, то в другой. Можно ли было теперь, зная, каким стал конец Иванова, сказать, что раннюю смерть свою Игорь чувствовал? Навряд ли. Иванов очень любил жизнь. Во всех её проявлениях. И никогда не впадал в уныние или пессимизм. Даже в гробу выражение лица покойника было не безразличным, каким оно бывает при отсутствии тонуса мышц, а немного с ухмылкой. То ли так Игоря накрасили, подведя губы чуть шире и глубже, чем следовало, то ли нижнюю часть лица сложили чуть выше, но всем, пришедшим попрощаться с Ивановым казалось, что умерший улыбается. Ухов, на которого эта улыбка произвела эффект электрического разряда, тут же перекрестился. Виктору показалось, что Игорь вот-вот откроет глаза и лукаво подмигнёт, как он любил часто это делать: «Ну что, дружище, обделался? А это я решил всех вас на вшивость проверить: кто друг, а кто враг». Светлая полоска ткани на лбу, какую кладут, когда болит голова, а в данном случае маскирующая травму, была несуразной по отношению ко всему огромному телу Игоря. Словно он, как это делают женщины, решил смыть макияж и потому поддерживает волосы повязкой.

Не устояв у гроба, Ухов, вышел на улицу перед моргом и закурил. К мужу подошла Галя. Ей, давно уже не испытывающей к Виктору ничего, кроме неприязни, стало Ухова так жаль. За два дня Витя ушёл в себя, замкнулся и не отвечал даже на простые вопросы. Услышав их, он странно мычал и кивал головой, будто до него не доходил смысл. А ещё Ухов перестал пить, совсем, даже воду. Он лежал на дырявом диване и смотрел на свет за балконом с полным безразличием. В голове мужчины всплывали разные эпизоды из жизни, связанные с Игорем Ивановым. Чаще вспоминалось, как они познакомились в первый раз: Игорь подошёл к Уховым в арке дома, и Лена представила его – широкого, по-крестьянски простого, и с такой же обыденной речью. Игорь всегда говорил так, словно ему нечего было скрывать. Он оставался самим собой в любой ситуации, хорошим ли или плохим мог он казаться в этот момент. Когда ругался, не сдерживал своей неприязни и рубил правду матку в глаза. Но всегда по делу, без приступов ярости, как случалось, например, у самого Ухова. В моменты же счастья лицо Иванова буквально светилось добротой и расположением, которые притягивали. Игорь знал много шуток, постоянно цитировал какие-то анекдоты, часто вспоминал культовые фразы из кинофильмов. А ещё Иванов поразительно просто мог объяснять сложные вещи.

Думая про это, Ухов вспомнил как давно, ещё в Испании, в то самое лето, когда родилась Полин, он впервые, пожалуй, оценил живую речь и острый ум соседа. Они тогда почти каждый вечер уединялись с Игорем на пляже: отдыхали от женщин и детей, наслаждались прохладой с моря, пили пиво, не рискуя услышать осуждение жён, и говорили, говорили, говорили. Обо всём и ни о чём. Одна мысль Игоря с тех пор засела в голове Виктора. Про то, как здорово отдыхать за границей, но при этом необходимо жить в своей стране. Было это обычным вечером. Мужчины расположились на берегу и наслаждались, впитывая телом опускающуюся ночную прохладу. Пляж в этот вечер уже опустел от купальщиков, и никто не загораживал линию горизонта. Отчего-то Игорь вспомнил дом, нет, вернее, он вспомнил, что скоро отпуск заканчивался, и Иванову уже не терпелось вернуться к себе.

– Неужели тебе не нравится здесь? – удивился Виктор. Пляж на закате был особенно красив. Иванов осмотрелся и кивнул головой:

– Природа – не всё. Люди мне тут… как бы тебе сказать? Не по нутру, что ли. Какими-то они кажутся бесхребетными, обтекаемыми.