Возмездие за безумие

лишь слюнявил рот. Тогда что ещё оставалось, если не руки и не язык? Ну да, то, что и оставалось. Тут претензий не было, орган работал исправно. Вот только и он делал своё дело без всякой задоринки: монотонно, проникновенно, но не заводя.

И, сползая с тела любовника, Галя украдкой вздыхала, шла в ванную, пряча лицо, а к Валерию выходила с неизменной улыбкой и уверениями, что ей было очень хорошо. Больших признаний любовник не требовал, кивал головой с пониманием и тут же переключался на какой-то разговор. Галя отвлекалась, уходила в беседу, но потом уже, по ночам, ворочалась в кровати и думала: «Нет, всё же бог всего и сразу не даёт: или страсть до потолка или душевное понимание».

До встречи с Валерием казалось, что хочется второго. Теперь Галя сомневалась. Мягкие руки Виктора, массирующие её плечи, шею и спину перед каждым соитием, крепкие, уверенные движения так, оказывается, возбуждали. Галя любила вспоминать о приятных минутах жизни, когда никто не мешал, никто никуда не торопился, а муж ничего не подозревал и не требовал. Увы, она была права: бог ничего не даёт сразу. За удовольствие и удовлетворение приходилось рассчитываться повиновением и покорностью, играть которые становилось всё труднее и труднее. Отсюда ползли мысли об избавлении от мужа, как о желаемой свободе. Потому разговоры о разводе всё чаще наполняли рассуждения с Сюзанной. «Вот только как существовать самой? И почему самой? От девочек ведь никуда не деться. Юля выросла, да, а Полин? Ей ещё долго до того, как скажет: „папа, мама, вы мне не нужны“. Хотя, судя по характеру младшей, она ещё Юльке нос утрёт, брында такая, не приведи господь! И в кого? Ведь воспитывала девчонок одинаково. Всё для них, всё ради них».

Одно только Галя вспоминать не хотела: рождение Полин было желанным и ожидаемым, а вот то, что последовало потом, вдруг в какой-то момент стало угнетать, давая понять, что дочь-то она вот она, тут и навсегда. Это не те прошлые беременности, которые закончились выкидышами на разных сроках, сопровождались длительными переживаниями и скорбью, но в конечном итоге забывались. Этого ребёнка, тоже выношенного с большим трудом, теперь приходилось терпеть всегда. Именно терпеть, ибо что-то случилось в голове молодой тогда ещё женщины, что напомнило: твой срок отмерян, живи для себя. Полин в этот момент был всего год. Глядя на беспомощную, но уже тогда капризную девочку, Ухова впервые призналась себе в совершённой ошибке: мочи выносить хватило, а вот выносить больше не было. Наружу и вправду рвалась нереализованная личность. Развивать бы её, да руки связаны вот этой самой маленькой девочкой по имени Полин. Юле уже пятнадцать, почти самостоятельная, ещё немного и заневестится, ручкой помашет, как это часто бывает с девушками, как это было с самой Галей. А вот Полин… Где найти теперь сил, чтобы и её одарить всем тем, что смогла в своё время дать старшей дочери? Но самое страшное – это время, которое неумолимо уходит. И все минуты, и часы, потраченные на родных, это упущенная жизнь. Значит, для себя её уже не останется. Внутренне осознавая это, Галя неистовствовала. Она стала срываться на детей. Некогда мягкая и спокойная, почти безвольная, от неудовлетворённости жизнью и статусом только мамы и жены она стала превращаться в домомучительницу, волей и желанием своим поражающую инициативу детей, их желание выделиться. Уж если ей нужно было терпеть, то пусть терпят и её. Не бьёт, не пьёт, по мужикам не гуляет. Что ещё нужно? А то, что кричит и брови хмурит, приказывая, так и что? Пусть выполняют. Не баре, потерпят. Она ведь не отказывается любить их, искренне, всей душой. Про любовь к детям Ухова не лицемерила. Испытывая с возрастом определённый дискомфорт от обязанностей матери, женщина на минуту не могла представить свою жизнь без девочек. А то, что говорила или думала – в сердцах, от усталости, от жуткой монотонности жизни, в которой так сложно что-то менять. Жизнь – не холст, не перепишешь. От злости женщина с кистью слишком сильно нажала на полотно. Штрих, символизирующий волос, получился слишком жирным. Галя очнулась. Посмотрела на сделанное, выдохнула: – Ну вот, опять сорвалась. Нет, никак нельзя писать с плохими мыслями. Никак. – И женщина принялась удалять излишки краски с полотна. Но именно в этот момент дом разорвал дикий крик:

– Галя! Галя!

Кричал Виктор. Кричал, не оставляя шанса соседям продолжать спать. Кричал неестественно, как если бы случилось страшное. На ватных ногах Галя подошла к двери спальни и открыла замок. Дверь тут же распахнулась. Ухов стоял на пороге с невероятно выпученными глазами и теперь уже не кричал, а просто шевелил губами.

– Что? Что ты говоришь? Я тебя не понимаю, – сердце женщины колотилось, как в предвестии беды.

– Галя, где деньги? – Виктор с мольбой протянул руки к жене, словно прося её вернуть не найденное. Но тут же по растерянности на лице супруги понял, что Галя про деньги ничего не знает, и начал сползать на пол. В груди давило, шум в голове заглушал те вопросы, что задавала жена, к лицу прилил жар.

Объяснить что-то Ухов был не в состоянии.