Хозяйка леса

35

Осень. Днем и ночью летят птицы на юг. Стаи уток, гусей, лебедей устремились к берегам далеких стран, где царствует вечное лето. Пожелтели камыши на озерах, оголились лиственные леса. Мягкий ковер из опавшей листвы пламенеет золотисто-багряными красками. Огненно рдеют тугие кисти рябины. На седых мхах — рубиновая россыпь спелой клюквы. Пожелтела, увяла трава. Только багульник, брусника и толокнянка зеленеют на кочках. В лесу свежий, пряный воздух. Пахнет грибами, сырой землей, прелой листвой. Тихо в лесу. Только работяги-дятлы стучат, да в ельнике посвистывают синицы.

Под сапогом Парфенова хрустнула сине-алая сыроежка. Из черничника шумно поднялся глухарь и, цепляясь мощными крыльями за ветви деревьев, полетел в чащу. Парфенов вскинул ружье. Прогремел выстрел. Глухарь тяжело упал на землю. Парфенов поднял птицу за лапу. Голова глухаря волочилась по траве. По толстой с зеленоватым отливом шее алой струйкой стекала кровь.

Анастасия Васильевна укоризненно посмотрела на охотника.

— Мы пришли работать, а не охотиться.

Парфенов невозмутимо молчал. Он спрятал свой трофей в густых ветвях ели.

— Начнем перечет от Светлого ручья?

— Да, — коротко ответила Анастасия Васильевна.

Вот уже целый час идет лесничая со своим помощником по лесу, и оба молчат.

В сосновом бору земля покрыта глянцевитым настилом игольника. Вековой настил хвои скрадывал шорох шагов. Валуны, подернутые лишайником, тяжело и навечно осели к лесной земле. Смутный ропот пробежал по вершинам деревьев и мгновенно стих. Ухо Анастасии Васильевны уловило тонкий свист рябчиков в ельнике.

На поляне неподвижно стояли одинокие березы, бесшумно роняя на поблекшую траву последние червонно-желтые листья. Словно завороженная, следила Анастасия Васильевна за редкой золотой метелью. Сорвется березовый лист и долго кружится в воздухе, будто место выбирает, куда лучше упасть. Осень. Пора увядания. И лишь вереск — вечнозеленый кустарник — цветет и цветет. Нежные веточки с хвоевидными листочками усыпаны мелкими лилово-розовыми цветами. Ему не страшна осень. Иногда он и снег встретит с еще неувядшими цветами. Живучее растение. Он заполнил все поляны, прогалины, просеки, щедро украсил осеннюю землю.

— Лось прошел. — Парфенов показал на свежий погрыз на сосне.

Анастасия Васильевна удивилась. Парфенов говорил с ней только о деле, и то в случае крайней нужды. Она искоса взглянула на грузную фигуру Парфенова, облаченную в синий свитер и ватник: он боялся простуды и во все времена года тепло одевался.

Парфенов обошел сизо-зеленый куст можжевельника с пустыми тенетами паутины на тех ветках, где повис красный лист осины и, не глядя на свою спутницу, спросил:

— Вы отдали чертежи Зайцеву?

— Да.

— Напрасно.

Анастасия Васильевна молчала, ожидая, что он скажет: пусть выскажется дальше.

Парфенов сбил хлыстиком гриб, наколотый на сухой сучок осины — плоды старания белки, сушившей грибы на зиму — и продолжал: — У старика поджилки трясутся, когда ему приходится обращаться к начальству, даже по делу.

Анастасия Васильевна молча подняла брови.

— Он нас терпеть не может! — зло выдохнул Парфенов, кроша сапогами рыжики, густо усеявшие землю.

— Вполне возможно. Я многим неприятна.

Она спокойно продолжала свой путь. С минуту Парфенов шел молча, искоса поглядывая на ее статную фигуру, на непокрытую голову с тяжелым узлом волос на затылке. Вороха опавшей листвы шуршали под сапогами. Он сорвал рябиновую огненно-красную кисть, пожевал терпкие ягоды, сказал с сердцем:

— Стоило ломать копья, чтобы леспромхозовские мыши съели чертежи!

— Я тоже боюсь, как бы старик нас не подвел, — призналась Анастасия Васильевна.

— Вот-вот! — живо подхватил Парфенов. — Не теряйте времени. Заберите у Зайцева чертежи и везите в управление.

— Подождем… Он обещал…

— Да не верьте вы ему, — досадливо поморщился Парфенов. — Зря время растеряете. Пока решат в управлении, да и решат ли?..

— Да, это так, — согласилась Анастасия Васильевна, осторожно ступая по земле, покрытой крохотными елочками.

— Так действуйте! — горячо воскликнул Парфенов. — Вы такая решительная и вдруг…

Он замолчал под внимательным взглядом лесничей:

— Почему вы вдруг забеспокоились о судьбе леса?

Парфенов усмехнулся:

— Я хотя и плохой, но, все-таки, лесохозяйственник, а не пекарь.

— Верно, — невозмутимо подтвердила она.

Парфенов наглухо застегнул ватник, поправил, на плечо ремень ружья, обошел лежавший на пути замшелый валуи и незаметно отдалился от Анастасия Васильевны, а она шла и ломала голову над словами Парфенова, ища причину перемены в отношения своего помощника к делам лесничества. Она верила и не верила в его искренность.

Хвойное море, неувядаемая краса земли карельской, могучий бор. От Светлого ручья — давней вырубки — тянутся нетронутые лесные массивы на сотни километров, обрываясь где-то у истоков реки Суны.

У Светлого ручья — молоденький березняк. В березняк забралась темно-синяя пышная ель-семенник. Лапник ели окроплен желтыми березовыми листьями. Светлая роща осталась позади. Анастасия Васильевна и Парфенов углубились в бор.

Нелегкая работа — наметить делянки для рубки. Каждую делянку промерь, отграничь от соседней визирами, поставь на углах и перекрестках окоренные столбы, пересчитай все деревья на лесосеке — запас леса, раздели запас по породам, сортиментам, учти крупный, средний и мелкий лес и потом в конторе посидишь не один вечер над чертежами лесосек, перечетными ведомостями, чтобы правильно, по таксе оценить лес, который начнет рубить леспромхоз. А сколько труда надо, чтобы проклеймить каждый оставленный на корню семенник!

Вся эта работа называется коротко — сделать отводы, а отнимает она у лесничего и его помощника почти все время и все силы. С утра до вечера на ногах, и так не один день, и не один месяц.

Парфенов ворчал: «Каждое дерево брать на учет — невозможно. Раньше бывало на глазок прикинешь и ладно. Лесорубочный билет — не паспорт. К чему такая точность?»

Анастасия Васильевна не обращала внимания на недовольный вид своего помощника и требовала от него тщательного учета зеленого золота в кладовых Хирвилахти. Как-то Куренков принимал и проверял под руководством Баженова лесосеки и с обычной хитроватой усмешкой сказал своему приятелю: «Тютелька в тютельку. И площадь, и запас, и таксация. При твоем царствовании, Гаврила, то недобор, то перебор был, а в общей сложности мы по были в накладе». Иди, пойми этого хитрющего. белоруса. То ли он восхищается точностью Самоцветовой, то ли жалеет о прошлом, когда лесорубы при попустительстве Парфенова свободно хозяйничали в лесах Хирвилахти.

Сыро, холодно в лесу. Устал Парфенов, ждал, когда «утопается» его начальница. Но она, видно, не думает об отдыхе. Петляет среди деревьев, лицо серое, будто покрылось лесной паутиной. Тяжелые рабочие ботинки и лыжные брюки намокли от росы, на куртке и платке застряли хвоинки. По лесу ходить тяжело. Валежник, камни, кочки, болотца, гнилые пни под мхом, хлесткий кустарник, колючий хвойный молодняк, взгорье, низины, топкие берега речушек, ламбушек, заросли осинника — в ином месте без топора не проберешься.

Спина у Парфенова взмокла. Расстегнуть ватник опасно — схватишь простуду. Как ни скучно жить, а умирать не хочется. Сейчас бы хватить грамм двести да закусить жареным рябчиком у костерка. Ни черта ей не делается. Заболела бы на недельку. Он сам бы делал отводы, из кожи вон не лез бы, а потихоньку, полегоньку, не в ущерб здоровью.

— Год урожайный, — Анастасия Васильевна показала на верхушки слей, густо усыпанные рыжими шишками.

Парфенов прислонился к стволу сосны и стал вытирать платком потный лоб.

— Отдохнем, Гаврила Семенович, если вы устали.

— Пора. Четыре часа топаем по лесу без передышки, — сумрачно обронил Парфенов, садясь под сосной.

Анастасия Васильевна достала из сумки сверток с едой и дружелюбно предложила:

— Хотите пирога с грибами?

— Благодарю. У меня есть свои харчи,

Парфенов жадно поедал печеного окуня и глядел куда-то в чащу, явно показывая начальнице, что он не намерен за трапезой вести беседу.

Под осиной с редкой, ярко-красной, пылающей листвой что-то ворочалось, кубарем каталось в ворохе листьев, потом лиственная круглая охапка чуть приподнялась над землей и поплыла. «Ежик, — догадалась Анастасия Васильевна. — Заготавливает подстилку на зиму». На ее колени упала сверху еловая шишка. Она подняла голову и увидела на сучке белку. Рыжеватый зверек забавно умывался лапками. Чуть повыше, в ветвях возилась еще одна белка. Анастасия Васильевна подумала: «Белок много — урожай шишек хороший, семян много. Как бы собрать побольше шишек? А вдруг Зайцев добьется аэросева?»

И задумчиво глядя на березку, на тонкие нежные ветви без листьев, что походили на девичьи распущенные косы, она мысленно представила себе весну в Хирвилахти: на вырубках «пашут якори», лесорубы помогают сеять, молодежь поселка пришла на воскресник, а над лесом кружит самолет и сеет с неба на пустынную лесную землю семена хвойных…

Вдруг сидевший напротив нее Парфенов хрипло крикнул, вскочил, подбежал к ней, грубо схватил под руки и поволок по земле, и тотчас же за ее спиной что-то громко хрустнуло и тяжело ударилось о землю.

И только когда она увидела в двух шагах от себя поверженную ель, она поняла, что произошло. По ее спине пробежал холодок. На бледном лице Парфенова блуждала странная улыбка. Не глядя на нее, он проговорил глухо:

— Вижу, клонится ель. Мне бы раньше крикнуть, а я глазам не поверил. Думаю, померещилось…

Анастасия Васильевна поднялась, чувствуя слабость во всем теле.

— Спасибо вам, Гаврила Семенович.

Парфенов молча снял висевшее на сосновом сучке ружье и, привычно вскинув его на плечо, сказал:

— Ну, что ж, продолжим работу.

Уходя, Анастасия Васильевна покосилась на древнюю старуху-ель, едва не убившую ее. Серый замшелый ствол, как в струпьях, пожелтевшая хвоя, трухлявые корневища, похожие на огромные паучьи лапы.