Хозяйка леса

33

Высоко в небе растянулся клин улетавших журавлей с вожаком впереди. Тревожное и жалобное курлыканье долетало до земли. Осень. Облетели листья с деревьев, оголились поля и луга.

Анастасия Васильевна шла с чемоданом по улицам поселка. Каким маленьким казался он ей теперь после Ленинграда! С радостным волнением она вглядывалась в окружающее, испытывая нежность к земле, небу, деревьям. Она шла медленно, втайне надеясь на встречу с Алексеем Ивановичем. Вот его улица. Проехала водовозка. Возчик в брезентовом плаще легонько нахлестывал буланую лошадь. Мальчишка с пронзительным свистом мчался по улице за собакой, девушка в голубом дождевике простучала сапогами по деревянному тротуару. Стайка детей шумно играла перед крыльцом Любомирова. Вдали показалась усадьба лесничества. По-осеннему плескалась река, на пустыре расстилалась порыжелая дернина. Ноги сами несут к дому. Ельник в серебряных каплях встречает у ворот, кланяется березка, шелестя редкими золотыми листьями.

Матвеевна, увидев дочь, удивленно и обрадованно всплеснула руками.

— Господи! А мы-то тебя беломорским ждали! Михайло Кузьмич собирался встречать.

Анастасия Васильевна обняла мать:

— Все благополучно, мама?

— А что нам сделается? Ты-то как съездила?

Анастасия Васильевна выложила из чемодана покупки.

Мать возилась у печи, расспрашивала про Ленинград, сама рассказывала о новостях в поселке. — Пока Анастасия Васильевна умывалась и переодевалась, Матвеевна уставила стол едой. Жареные рябчики, фаршированная щука распласталась на блюде, рыбники горкой лежали на тарелке, от противня с жареной ряпушкой шел душистый парок.

Пышный стол удивил Анастасию Васильевну.

Матвеевна призналась: принес Куренков.

— Сколько раз я просила ничего не брать от него!

Матвеевна сердито одернула передник:

— А чего есть? Одну картошку? Она мне в глотку не лезет.

— Плати Куренкову за рыбу и дичь.

— Да, не берет он, господи! Говорит, за дары природы брать деньги совестно. Не накидывайся на человека, Настя. Мне он приносит, не тебе. Моя воля принять аль отказать.

— Ладно, — махнула рукой Анастасия Васильевна. — Тебя не переубедишь.

Старуха обрадовалась, приняв слова дочери за разрешение делать по-своему, и то и дело подкладывала в Настенькину тарелку куски побольше и повкуснее.

— Начальство-то высокое не осерчало за телеграмму, Настюша? Слыхала я, Парфенов в конторе языком чесал: «Худо придется нашему лесничеству. Не простят своевольства».

— Ничего. Как-нибудь.

Матвеевна вздохнула:

— В мое время говорили: «Держи голову уклонно, а сердце покорно».

— То время давно кончилось, мама.

Помолчали.

— Не знаешь, мама, Алексей Иванович в поселке?

— Вчера в магазине видала. Сахар покупал.

Матвеевна поставила на стол закипевший самовар, блюдо свежей брусники, налила чаю себе и дочери.

— Он с своей развелся, что ли?

— Не знаю.

Старуха пошевелила губами:

— В нонешнее время любовь быстрая, свадьба скорая, глядишь год-два поживут и разбегаются в разные стороны. Характерами, мол, не сошлись. В наше время брак иначе понимали: поженил поп и до гробовой доски вместе.

В усадьбе послышались голоса. Матвеевна выглянула в окно:

— Наши идут.

— Позови их к нам, мама.

Рукавишников, дядя Саша и Парфенов вошли в комнату.

— С прибытием, Настасья Васильевна! — закивал с порога дядя Саша, быстро окидывая стол голодными глазами.

— Хорошо съездила? — улыбнулся Рукавишников.

Анастасия Васильевна пригласила всех за стол. Дядя Саша не заставил себя просить. Наскоро ополоснув руки под умывальником, он навалился на еду, ел много и все подряд. Рукавишников пристроился к самовару и рыбникам, Парфенов отказался от угощенья, но Матвеевна заставила его отведать заливного судака.

Анастасия Васильевна рассказала о беседе с профессором Коронатовым, о МИС, показала чертеж покровосдирателя, объяснила, как устроен «якорь» и каков принцип его действия.

— Мотыжку по боку? — не верил дядя Саша. — Царапалку склепать, и то чего нам стоит. А может, Зайцев нажмет на управление, а?

Рукавишников усмехнулся:

— Зайцев «нажмет»!

Все невольно рассмеялись.

— Ну, ладно, ежели такое чудо и свершится, добудет нам Зайцев якорь, а дальше? Самим в упряжку?

— Попросим трактор в леспромхозе, — ответила объездчику Анастасия Васильевна.

— Голуба, не даст. Он любит нас, как собака палку, — заметил дядя Саша, придвигая к себе блюдо с фаршированной щукой.

— Леспромхоз — не один Любомиров, — заметила Анастасия Васильевна, пряча чертежи в портфель.

Неожиданно для всех заговорил Парфенов.

— Чертежи Зайцеву? Он их спрячет в шкаф. Чертежи надо отвезти в управление и решительно требовать «якори» и аэросев.

Дядя Саша от удивления раскрыл рот. С чего вдруг Семеныч разъярился? Шел насупротив всех и вдруг полный назад. Неужто душа болит за общее дело? Аль мотыжка осточертела? Анастасия Васильевна испытующе смотрела на своего помощника, пытаясь понять его позицию. Парфенов встал, поблагодарил за угощенье и, сославшись на дела, ушел.

— Мотыжка! — многозначительно покачал головой объездчик. — Доняла и его наша, извиняюсь, техника.

— Почему вы не дали телеграмму о приезде? Я бы вас встретил. Ну, рассказывайте, рассказывайте, я вас так ждал! — Баженов радостно всматривался в оживленное лицо Анастасии Васильевны.

Он усадил ее на диван. Она рассказывала ему о встрече с Генкой, а он без конца перебивал ее восклицаниями и вопросами: «Так и сказал: тетя Ася не чужая? И лес помнит? Какая память у мальчика, а?» — и лицо его светилось от радости, будто она привезла не весть о сыне, а самого Генку.

Анастасия Васильевна дала ему фотокарточку, которую она взяла у Светланы. Баженов с жадностью смотрел на сына: Генка среди таких же, как он, курносых ребятишек — детский сад.

— Моя подруга, врач, — Анастасия Васильевна показала на карточке Светлану. — Обещала писать о Геночке.

— О, вы мой добрый гений! — Баженов поцеловал ее руку. — Я просто ожил. Сколько радости вы мне принесли! Я вас скоро не отпущу, как хотите. Вы — моя гостья!

Он ушел на кухню, поставил чайник, вернулся в комнату и опять посыпались вопросы, расспросы, и все о нем, о Генке. Вместе они накрывали на стол. Баженов достал из шкафа банку варенья, печенье, сыр. Пожалел, что нет конфет. Он украдкой наблюдал за своей гостьей. Она изменила прическу, темные волосы уложены тяжелым узлом на затылке. Они так хорошо оттеняют ее смуглое порозовевшее лицо. И в одежде ее он заметил перемену. На ней было хорошо сшитое платье из синей шерсти, тонкие чулки.

За чаем она оживленно рассказывала о встрече с профессором Коронатовым, восхищалась Армяковым и его машинами. Какой человек! Сколько в нем горения, страсти!

Затем Анастасия Васильевна осторожно поведала Баженову о Погребицком и его неудачной диссертации, о фельетоне в «Ленинградской правде». Она подала ему номер газеты.

Он прочитал фельетон, процедил сквозь зубы «м-да» и с лицом посуровевшим и отчужденным бросил газету на тумбочку. Наступило молчание.

— Я одного не понимаю, — начала Анастасия Васильевна. — Он преподает в Лесотехнической академии, научно-исследовательский институт лесного хозяйства рядом с академией, МИС под Ленинградом. Неужели он не мог проконсультироваться у специалистов? Как не стыдно было писать такую диссертацию?

Лицо Баженова стало злым, колючим.

— А, будь они прокляты! — Баженов откинулся на спинку стула. — Он мне прислал письмо, подлое, низкое… Как она могла разрешить?.. — Он резко встал, прошел к окну. — Расскажите лучше, как живет Ленинград? Что видели в театрах?

Анастасия Васильевна рассказывала о Ленинграде, а он задумчиво слушал ее. Потом заговорил о своих делах. С машиной дело подвигается вперед. Ему во многом помог Пивоваров. У него с ним регулярная переписка. Пивоваров договорился в Ленинграде со всеми учреждениями, и как только будут готовы чертежи, на заводе сделают опытный образец его машины.

Все более увлекаясь, Баженов начал рассказывать о делах в леспромхозе, о своем житье-бытье. Он чувствовал потребность поделиться с ней всем, что накопилось у него на душе за время ее отсутствия.

— Я так рада, что вернулась домой, в наш поселок, — сказала Анастасия Васильевна.

…В это время Стрельцова возвращалась из клуба.

Фильм «Сердца четырех» настроил ее на грустно-лирический лад. Сердце Анны Корнеевны жаждало любви и волнений. Ей так надоело жить одной! Она вдовствует с войны, годы уходят… Взор Анны Корнеевны не раз останавливался на Баженове с тех пор, как его покинула жена. Прикидывала Анна Корнеевна, как бы она выглядела в роли законной жены главного инженера. Почтительность ее сотрудников возросла бы неизмеримо, весь поселок завидовал бы ее счастью. Алексей Иванович не чета бывшему главному, Чистякову. Директор его ценит, рабочие любят, курсанты перед ним благоговеют. Живет один, ни на кого из женщин не смотрит… Самостоятельный мужчина.

Вот и его дом. Стрельцова остановилась напротив. В окне свет, белая занавеска задернута. Но что это? На белом фоне занавески появляются силуэты. Мужчина и женщина. Головы повернуты друг к другу. Стрельцова подошла поближе к окну. Мужской силуэт несомненно Баженова. Крупная голова, красивый профиль, широкие плечи. Но кто женщина? Мягкие линии коротковатого носа, округлый подбородок. Да, это ее профиль. Как ненавистно двигаются ее губы! О чем она говорит? Стрельцова едва удержалась, чтобы не ударить кулаком но стеклу. Распутная баба! Прибежала к одинокому мужчине в двенадцатом часу ночи!

В конце улицы вспыхнула песня. Стрельцова отбежала от окна. Песня удалялась. В тишине задорно звучали голоса: «Иду я вдоль по улице, а месяц в небе светится, а месяц в небе светится, чтоб нам с тобою встретиться»…

Стрельцова кипела от негодования. Он, такой образованный, деликатный, и не мог найти женщину лучше той грубиянки? Где его глаза?.. Силуэты исчезли. «Они» ушли в глубь комнаты.

Зло сорвала Анна Корнеевна на Куренкове. Мастер сидел у своего дома под ярким уличным фонарем и покуривал. Он был в лесничестве: Матвеевна сказала, что Настенька ушла куда-то по делам.

— Добрый вечер, Михаила Кузьмич, — задорно пропела Стрельцова. — Видала я, как вы сегодня тащили в «замок» полный мешок продуктов. Батрачите на своих новых друзей?

— Чего? — удивленно протянул Куренков.

— Слугой стали у лесничихи. Весь поселок над вами смеется.

Куренков окинул Стрельцову долгим взглядом, будто видел впервые эту полную женщину в добротном черном пальто и желтом берете.

— Считал я тебя, Анна Корнеевна, умной бабой, а на поверку оказалась ты круглой дурой.

— Что?! — взвизгнула Стрельцова. — Кто вам дал право оскорблять меня? Вы — хам! Хам!

Куренков усмехнулся:

— Еще чего скажешь?

— Вы не мужчина, а тряпка! Да, тряпка! А ваша лесничиха — шлюха!

— Слушай, Анна Корнеевна. — Куренков поднялся со скамьи и с тихой угрозой проговорил ей в лицо: — Попридержи язык. Не обливай грязью другую женщину, на себя погляди.

Стрельцова побелела, затряслась: