Хозяйка леса

10

Анастасия Васильевна постояла на крыльце. Воздух пьянит свежестью. Ночью прошел теплый дождь, и молодая трава блестит на солнце. Поселок давно проснулся. На лесобирже стрекочет пила, возле депо попыхивает свежевыкрашенный паровоз, звонкий призыв рожка приветствует трудовое утро. Вдали раскинулась покатая гора, похожая на степной курган. На вершине — каменный обелиск — памятник воинам, павшим в Отечественную войну. Солнечные лучи горят на розовом камне. По скатам горы разбежались избы соседнего колхоза. Куском пламени горит флаг сельсовета. За горой потянулись леса — дремучие, еще не тронутые топором. Скоро и до них доберутся лесорубы, и синяя зубчатая стена, подпиравшая небо, рухнет, раздвинется полоса горизонта, и глаз по привычке еще долго будет искать исчезнувшие навеки леса. Но почему навеки? Разве не выращивают новый лес ее собратья по профессии? Во всех лесничествах идет борьба за восстановление леса. Ее коллектив: объездчики, лесники, рабочие, семьи сотрудников — не жалеют сил. Но им мешают, не уважают их труд. Оставили куртину на восьмом участке, а Куренков с благословения главного инженера содрал обсеменители с лица земли.

Возмущение, приглушенное тишиной утра, всколыхнулось с новой силой.

Анастасия Васильевна уже не замечала ни ласкового солнечного света, скользившего по речной ряби, ни кружевной березовой листвы, свисавшей над крыльцом, она видела только один дом на краю поселка. Сейчас она отправится в этот дом и потребует уважения к порядкам лесничества.

В конторе леспромхоза ее встретили холодные глаза Стрельцовой.

— Николай Алексеевич разговаривает с трестом. Вы по какому вопросу?

— По служебному.

— А конкретнее?

— Конкретнее я объясню директору.

— Пожалуйста, — с вежливым пренебрежением сказала Стрельцова, не поднимая глаз от бумаг, чтобы не удостоить взглядом лесничую. Стрельцова привыкла встречать у посетителей почтительность к себе. В этом она видела уважение и к «нашему Николаю Алексеевичу». Но эта гордячка в простых чулках никогда не спросит «Николая Алексеевича», а только «директора», когда сам министр лесной промышленности обращается в письмах к Любомирову только по имени-отчеству. Работала Стрельцова с увлечением, с любовью, с временем не считалась, знала до тонкости производство и добрую половину рабочих, приходивших на прием к Любомирову, сама направляла в отделы, где успешно решались их дела.

Ждать пришлось недолго.

Любомиров показал Анастасии Васильевне на кожаное кресло:

— Прошу.

Говорил он хрипловатым баском, глаза под густыми бровями поблескивали, движения сухощавой, несколько сутулой фигуры были по-юношески живы, хотя ему перевалило за пятьдесят, а время и заботы посыпали голову снежком и вырезали на лбу глубокие морщины.

— Товарищ Любомиров, до каких пор будут продолжаться безобразия в лесу? Свалили лучшие деревья, не нашли другого места для волока. — Анастасия Васильевна пересела на стул, уютное кресло не располагало к воинственности. — Участок оголен. С неба не посыплются семена. Вырубать семенники — это… вредительство!

Любомиров заставил себя принять дружеский, миролюбивый тон.

— Ну, зачем такие страшные слова? Утрясем с куртиной.

— Что утрясать? Деревья спилены.

— А вы заранее предупредили бы народ. Мол, глядите, не заденьте куртину. Может, наши не знали, что лесок оставлен на племя.

— Не знали? Вы шутите! План у Куренкова. В лесу куртина обозначена столбами, предупредительные таблицы, номера, затески на деревьях. О порубке мастер советовался с главным инженером.

Любомиров бегло просмотрел какую-то бумажку, расписался на ней.

— Хорошо, Анастасия Васильевна. Я разберусь. Виноват Баженов — он ответит. Если — мастер — с него спросим, с начальника лесопункта. Обещаю вам.

— Я не могу вам поверить. Вы не всегда выполняете свои обещания.

Стрельцова приоткрыла дверь, подслушивала, возмущалась.

Любомиров скорбно вздохнул, поднял глаза на лесничую:

— Тяжело нам с вами живется, ой, как тяжело…

— А нам с вами еще тяжелее. И все идет от вас. В свое время вы воспользовались слабым характером Парфенова и почти бесконтрольно хозяйничали в лесу добрый десяток лет.

— Что мы с вами не поделили, Анастасия Васильевна? — продолжал Любомиров с притворной сокрушенностью. — Портим кровь из-за двух десятков деревьев. Неужели у нас с вами нет дел поважнее?

Стрельцова прикрыла дверь кабинета. Удивительно, сколько терпения у Николая Алексеевича! Он так вежлив с лесничей. Да, приходится терпеть. Самоцветова — лесная администрация и со зла может написать столько актов, что леспромхозу во век не расплатиться. Без ее разрешения ни одного дерева не срубишь, сена корове не накосишь, машины песку не возьмешь. Она отпускает лес, она подсчитывает, сколько леспромхоз должен уплатить лесхозу. Она ни одного пня не пропустит: это не Парфенов.

За дверью продолжался разговор. Анастасия Васильевна остановилась у большой карты, висевшей на стене.

— Посмотрите, вот наша территория, наши леса. Через пять лет вы прочешете ее пилами и перекочуете на новые места.

— Совершенно верно, — подтвердил Любомиров. — Переберемся на север, осваивать новые лесные массивы. Наше предприятие, как известно, на колесах. Где нет леса, там и нам делать нечего.

Анастасия Васильевна подошла к столу, в упор посмотрела на директора:

— Но если вы и дальше будете так хозяйничать, вы, как Мамай, всюду будете оставлять после себя растерзанную землю.

— Помилуйте, Анастасия Васильевна! — в глазах Любомирова загорелся злой блеск, но голос по-прежнему оставался спокойным. — Директор передового леспромхоза и попал в Мамай? Ай-яй, как нам не совестно!

— Вы не любите лес, Карелию…

— Я?! — Любомиров снисходительно улыбнулся. — Я не люблю Карелию?! Я здесь родился, работал всю жизнь, воевал в здешних местах с оккупантами, кровь проливал, жизни не жалел. Любомирова в Карелии знают. Любомиров — коренной работник леса, а не гастролер. Некоторые товарищи получат путевки в наши края, с годик пошумят, да и выдохнутся — чемоданишко на спину, и давай бог ноги. А слова громкие произносили: мы-де, Карелию любим, трудов на нее не пожалеем.

— Я пока не собираюсь укладывать чемоданы. Я приехала в Хирвилахти надолго. С этим вам придется примириться.

Вошла Стрельцова с письмом в руке.

— Из Ленинграда, Николай Алексеевич.

Любомиров быстро прочитал и аккуратно сложил письмо.

— Из Лесотехнической академии к нам едут. Анна Корнеевна, распорядись, чтоб Полина привела в порядок дом для приезжих. Освободите две больших комнаты.

— Все будет сделано, Николай Алексеевич, — с готовностью отозвалась Стрельцова и деловитой походкой вышла из кабинета.

— Итак, когда вы сообщите нам свое решение о куртине? — спросила Анастасия Васильевна.

Любомиров встал из-за стола.

— С куртиной я выясню, товарищ Самоцветова, — и его голосе слышалось скрытое раздражение. Он быстро взглянул на Анастасию Васильевну и взялся за фуражку.