Хозяйка леса

40

В ворота усадьбы лесничества въехал запыленный грузовик. Матвеевна, стоявшая на кухне у окна, увидела Зайцева, вылезавшего из кабины, встревоженно со всех ног бросилась в контору.

— Настенька, беги встречать Семена Петровича!

Анастасия Васильевна, Рукавишников и Коля вышли на крыльцо. Зайцев на их приветствие ответил загадочной улыбкой и, ни слова не говоря, отбросил борт грузовика. В машине лежали два новеньких якорных покровосдирателя. Анастасия Васильевна всплеснула руками, слетела с крыльца и с восклицанием: «Голубчик, Семен Петрович!» — обняла Зайцева. Изумленная Матвеевна застыла в пролете двери коридора. Ее Настенька обнимает Зайцева? Как родного отца приветила. Чудеса да и только! Зайцев сиял, как именинник, и вроде даже помолодел.

— Прямехонько с Онежского завода. Еще тепленькие, — ласково поглаживал он стальные лепестки «якоря». — А вы не верили, что управление позаботится.

Вокруг «якорей» собрались все сотрудники лесничества. Прибежали ребятишки. Один Парфенов остался в конторе и смотрел из окна на небольшую группу, окружавшую Зайцева и «якори». Парфенов с трудом передвигался на костылях. Гипсовую повязку сняли, но боль в ноге еще чувствовалась, массаж плохо помогал, и Парфенов впал в уныние. «Наш Зайцев оказался энергичным. Добился «якорей», — вяло подумал Парфенов, испытывая в душе пустоту и усталость как человек, который потратил время и силы на борьбу с несуществующим злом.

Покровосдиратели убрали под навес. Матвеевна торопливо накрыла на стол. Зайцев пил чаи, угощался пирогами с брусникой и, щуря немного правый глаз, оживленно рассказывал, как он ездил в управление, как потом его вызвали в Петрозаводск, повели на завод и выдали «якори». В управлении ему сказали, что покровосдиратели изготовили для нескольких лесхозов.

— Живем! — весело проговорил Рукавишников. — Лиха беда — начало. А про трактора не спрашивали, Семен Петрович?

— Пока не обещают, — ответил Зайцев, принимая от Матвеевны четвертую чашку чаю. — Но надежды нас не лишают. В управлении говорили, что будто министерство сельского хозяйства республики планирует на ближайшие годы и тракторы.

— Стало быть, сей год весной одна надежда на лесозаготовителей, на их трактора, — заметил Рукавишников, набивая свою трубку самосадом.

— А как они? — спросил Зайцев. — Пойдут навстречу?

— В Куренкове мы уверены, а что остальные — не знаем. У Куренкова больше молодежь, с ней мы сдружились, — ответила Анастасия Васильевна.

— Еще чайку, пирожка, Семен Петрович, — упрашивала Матвеевна, обрадованная мирным и значительным разговором.

— Благодарю вас, Арина Матвеевна. С удовольствием. Пироги у вас замечательные.

В медном, начищенном до блеска самоваре, отражались, как в зеркале, стол и довольное лицо Зайцева.

— Но это еще не все, — многозначительно оказал он, утирая клетчатым платком седые усы. — Есть еще одна новость…

Зайцев помолчал. Сидевшие за столом с ожиданием смотрели на него, на его разгоряченное чаем розовое лицо, на оживленные глаза, удивляясь, как это он вдруг помолодел и голос из тихого, слабого вдруг стал бодрым, уверенным, громким.

— Какая же новость, Семен Петрович? — нетерпеливо, по-мальчишески вырвалось у Коли.

Зайцев, по торопясь, сложил платок, спрятал в карман кителя и медленно начал, улыбаясь глазами:

— А вот какая новость. В Кондопожском районе запланирован аэросев, но управление обещало и наш кусок лесной землицы прихватить. Мелехова, инженер по лесокультурам, сказала мне, что профессор Коронатов беседовал с ней о нашем лесхозе.

— Профессор Коронатов? — воскликнула Анастасия Васильевна. — Это, вероятно, все Столяров сделал. Он обещал нам, когда уезжал из Хирвилахти, напомнить профессору, что мы просим аэросев.

— Неужто и аэросев? Что-то не верится… — покачал головой Рукавишников, раскуривая свою трубку. — Все сразу: и «якори», и аэросев. В один год столько перемен.

— А что ж удивительного? — невозмутимо пожал плечами Зайцев. — В лесном хозяйстве самый слабый участок — восстановление леса на вырубках. Вот и начинают за него помаленьку браться.

— А семена? У нас семян мало, — забеспокоилась Анастасия Васильевна, прикидывая в уме, на сколько хватит запаса.

— Заготовим, сколько успеем, и другие лесхозы дадут, — сказал Зайцев.

…Матвеевна ворчала на дочь: «Ладно, контору завалили шишками, а зачем кухню отдавать под склад? Дом лесничества по воскресеньям дрожал от топота множества ног. Школьники и поселковая молодежь с шутками и смехом вытряхивали из мешков золотистые шишки на пол кухни, конторы и комнат сотрудников лесничества. Не сумела Матвеевна отвоевать печь в своей комнате: ее тоже завалили шишками. Густой запах смолы наполнил просторный дом лесничества.

41

Анастасия Васильевна спустилась по крутой тропке к реке. Старая ива, согнутая временем и непогодой, заглядывала в черную воду. Анастасия Васильевна не узнала иву. Старая жительница Хирвилахти помолодела. Ветви ее были усыпаны изящными белыми шариками, и старое дерево поэтому казалось легким, пушистым, по-весеннему молодым. Анастасия Васильевна погладила рукой шелковистую ветку ивы. Как незаметно подкралась весна! В небе, за серой толщей туч, бродит солнце и ждет случая вырваться на свободу, брызнуть на землю живительным теплом и светом. Весна идет. Опять весна… В сердце — смутное ожидание счастья и тревожная, легкая грусть.

Анастасия Васильевна взглянула на поселок, укрытый редкой пеленой тумана. Приглушенный стук машин новой электростанции будоражил тишину наступающего вечера. На транспортере темнели мачты бревносвалов, на широкой колее неясными цепочками застыли вагоны, а за нижним складом уже ничего нельзя было различить: туман превращал все в неопределенность и даль. Анастасия Васильевна вздохнула. Ей так отчетливо представился дом Алексея Ивановича и он в своей просторной комнате за письменным столом. Но в поселке его сейчас нет. Ему написали из Лесотехнической академии, чтобы он приехал в Ленинград. Кажется, завод делает опытный образец его машины. Он уехал, и вот он в Ленинграде уже больше месяца. Там его сын и жена… А если он вернется с Ниной? У Анастасии Васильевны больно кольнуло сердце. Что об этом думать? Не все ли равно? Ты для него чужая… Анастасия Васильевна тряхнула головой, как бы освобождаясь от ненужных мыслей и, зачерпнув воды, легко вскинула на плечи коромысло с ведрами.

В коридоре ее встретила недовольная мать, одетая в ватник и полушалок.

— Тебя гость дожидается, — проворчала она, не глядя на дочь.

— Кто, мама?

— Сама увидишь. Я в магазин пойду.

Матвеевна сердито протопала сапогами по коридору, с грохотом закрыла за собой входную дверь. Анастасия Васильевна только бровями повела: мать, всегда такая гостеприимная, бросила гостя одного… Кто же он?

Анастасия Васильевна оставила ведра в коридоре и поспешила к себе.

Алексей Иванович? Нет, она не ожидала. Когда он приехал? Сейчас? Прямо с поезда и к ней.

Она не могла скрыть своей радости.

На нем было новое драповое пальто, велюровая черная шляпа. В поселке он никогда так не одевался.

— Вы извините, Алексей Иванович. Мама вас оставила.

— Ничего, — улыбнулся Баженов. — Мы люди свои.

Он давно чувствовал внутреннюю враждебность старухи и догадывался о причине этой враждебности, но виду не подавал.

— Поздравьте меня, я привез машину. Будем испытывать в Красном бору. Придете?

— Наконец-то! Поздравляю с победой. — Приду обязательно.

Ее глаза светились искренней радостью. Она гордилась им. Баженов взял лежавший на табурете пакет.

— Моей вдохновительнице скромный дар от скромного изобретателя.

Полевая сумка великолепной коричневой кожи, в ней компас, блокноты, карандаши, рулетка, складной метр и даже накомарник.

Она обрадовалась: значит, он думал о ней, когда был в Ленинграде, выбирал в магазинах подарки.

— Спасибо, Алексей Иванович.

За четверть часа Анастасия Васильевна успела поставить самовар, переодеться.

Баженов положил на стол коробку конфет с изображением на крышке Ивана-царевича и улетающей жар-птицы.

— Кажется, — я поймал свою жар-птицу, — сказал он с шутливой улыбкой. — В Ленинграде я держал только одно перо.

— Машина? — спросила Анастасия Васильевна, посмотрев на него.

— Да, машина, — кивнул ей Баженов.

Он стоял, держась обеими руками за спинку стула. — Я многим обязан Хирвилахти, Куренкову и его рабочим.

Мои друзья помогли мне поймать жар-птицу в ваших лесах.

— В наших лесах, — поправила гостя Анастасия Васильевна.

Баженов поглядел на лес.

— Да, пожалуй, в наших… — Конечно, в наших лесах, — решительно повторил он и энергичным движением головы отбросил со лба назад прядь волос.

— Садитесь, Алексей Иванович, я буду поить вас чаем.

— О нет! В таких случаях полагается шампанское! — весело улыбнулся Баженов и вынул из портфеля темную бутылку.

— Давайте стаканы. — Пробка взлетела в потолок. Пенистая влага переливалась через края стаканов…

— С вами первый бокал. В Ленинграде не отмечал с товарищами, не успел.

В стакане плавали золотистые пузырьки, слегка кружилась голова. Анастасия Васильевна порозовела от вина и радостного волнения. Тихо и затаенно мерцали сквозь густые ресницы глубокие глаза. Слегка откинув голову с тяжелым узлом волос на затылке, она слушала Баженова:

— Чертежи мы отдали на завод далеко не совершенные. Весь коллектив завода включился в работу. Рабочие внесли много ценных предложений. Делали машину с подъемом. Ремесло, что называется, перерастало в творчество. Профессор Голубев из Лесотехнической академии, Пивоваров, мои товарищи из треста «Ленлес» не раз приходили на завод. Им я многим обязан. Без их помощи дело, пожалуй, затянулось бы. Короче, мне повезло. Машину сделали, настало время выводить ее за ворота, а ей тесно. Разобрали забор, честное слово. Ни в какие ворота не лезла — Баженов рассмеялся. — Пошла наша машина по улицам Ленинграда с грохотом и треском. Танк! Милиционер-регулировщик на перекрестках не останавливал, очевидно, думал: военвед проводит испытания.

Баженов помолчал, закурил и вдруг заговорил без всякого перехода:

— Видел сына, он у бабушки. — Лицо Баженова затуманилось. — Конечно, она не взяла к себе ребенка. Мальчик, видите ли, будет отвлекать его от занятий. Он сел заново писать диссертацию о корчевании пней. Он требует внимания только к себе. Она его обслуживает, а до сына ей нет дела. — Баженов не произносил имен. «Она» — Нина, «он» — Погребицкий. — Моего сына воспитывает теща. — Баженов смял папиросу, вынул из пачки новую, зажженная спичка обжигала пальцы. — Что такое моя теща? — Представить себе этот тип невозможно: ее нужно видеть, послушать. В ее доме собираются обломки прошлого, играют в девятку, рассказывают сны и несут всякую чушь, а Генка слушает. Религия — дело ее совести, но зачем уродовать мальчика? Она таскает Генку в церковь, пичкает его рассказами из «Жития святых». Зачем ребенку знать о какой-то Ксении Блаженной или о Николае-чудотворце? — Баженов швырнул недокуренную папиросу в открытую дверцу горящей печи. — Генка меня спрашивал. «Нина, а почему ты не с нами? — А почему мама живет у чужого дяди?» Какие мысли роятся в голове мальчика, когда он видит мать с «тем»? Он плакал, просил меня взять с собой. Теща сидела в это время на скамеечке и рылась в сундуке. Я видел ее редкие волосы, серую кожу на темени, и боролся с желанием стукнуть старую ведьму чем-нибудь тяжелым по голове. Она виновата в том, что ее дочь такая.