Хозяйка леса

49

Майское утро. Из-за леса медленно выплывало солнце. Лучи золотили верхушки деревьев. Засверкала роса на вырубках, укрытых первой весенней травой. Птицы чисто и звонко щебетали в лесной чаще. Прозрачный океан голубого воздуха неподвижно висел над тихой землей. Зеркальное озеро отражало небосвод до малейшего сквозистого облачка. Лес гляделся в его прозрачную глубину. Солнечные блики заиграли на бледной зелени берез, пропитанной ароматной смолой. Ели потянули к солнцу тяжелые бархатистые лапы, матовые от холодной ночной росы. В их ветвях тоненько посвистывали рябчики. В березовой роще лилась незатейливая песенка зяблика. Где-то в глубине леса работяга-дятел долбил крепким клювом сушину. Над дремлющим озером скользили быстрокрылые чайки, сверкая на солнце белоснежными брюшками.

Тишину леса всполошил пронзительный свисток мотовоза. Поезд привез участников воскресника. Почти вся молодежь поселка приехала на вырубку сеять новый лес… На пустырях запестрели щиты из фанеры. На щитах — призывы: «Каждый живущий в нашем поселке должен бросить в лесную землю горсть древесных семян!», «Поможем рождению нового леса!», «Комсомольцы, сажайте лес на вырубках!». «Каждый обязан в своей жизни вырастить дерево!» Бригада Тойво привезла свой щит и укрепила на своем участке: «Здесь будут расти и шуметь леса коммунизма».

Тойво, Иван, Хельви, Оксана и еще семь девушек, вооружившись «царапалками», сеяли семена хвойных. Посевом руководил Парфенов. Забыв о больной ноге, он шустро бегал по участкам. Он чувствовал себя нужным человеком. Анастасия Васильевна то и дело обращалась к нему за советом. Парфенов гордился. Кто лучше его знал почвы? Кто мог подсказать, где лучше сеять сосну, ель? Держи голову выше, Гаврила. Твои способности оценили, тебя стали уважать. Парфенов шутил с молодежью, смеялся. В глазах, всегда сонных и равнодушных, появился блеск.

Рабочие мастерского участка Куренкова подготовили вырубку к посеву. Лиственный и тонкий хвойный лес весь убрали. Куренков оказался верен своему слову до конца. Дядя Саша с рабочими сажал ель. Саженцы вырастили в питомнике лесничества. Рукавишников организовал «женскую дивизию» — колхозниц своей деревни. Лесничество закрепило за колхозницами лесные участки. На них они имели право косить для себя сено, но за это должны посеять на своем участке лесокультуры и ухаживать за всходами. Женщины трудились добросовестно. Мотыги, грабли, лопаты — все пошло в ход.

В теплом весеннем воздухе стоял гомон. Пели и смеялись молодые голоса. Звенел ребячий смех: школьники тоже помогали взрослым. Дятел, вспугнутый шумом и гамом, давно улетел в глубь леса. Над озером продолжали кружить невозмутимые чайки: их не пугал людской гомон, рокотанье трактора. Высокое солнце щедро поливало землю и людей ласковым теплом.

После обеда приехал Кованен, как всегда, подтянутый.

Кованен прошелся по вырубке, взял у Оксаны «царапалку», поскреб землю.

— Сеять, товарищ парторг, надо по ми-кро-по-вы-шениям, — с удовольствием произнесла Оксана трудное слово, которое она не раз слышала из уст Парфенова. Смуглые щеки девушки горели бордовым румянцем, карие глаза сверкали из-под черных густых ресниц, свежий рот улыбался, показывая ровные белые зубы.

— Что? — переспросил Кованен.

— Сеять, говорю, надо по бугоркам. Между лапами пня — пояснила Оксана, не рискуя повторить сложный термин.

— A-а, — неопределенно отозвался Кованен и передал девушке «царапалку».

Оксана ловко управлялась с мотыгой. Сухощавые руки ее так и мелькали. На круглой спине, обтянутой красной кофточкой, шевелились змейками тугие черные косы.

А Кованен смотрел на жалкий кусочек металла, клюющий неподатливую землю, и вспоминал шагающий экскаватор, который он видел на строительстве Куйбышевской ГЭС. «Да, — размышлял он. — Лесоводы — героический народ. Велика их любовь к своему делу, лесу, если они столько лет трудятся на лесной земле с мотыгой в руках. А в самом деле, почему лесное хозяйство страны заброшено? У нас есть значительный отряд ученых — лесоводов, изобретателей, конструкторов лесных машин, есть министерство, которое должно заботиться о процветании лесного хозяйства страны. Что может сделать армия производственников-лесоводов без технического вооружения?»

Анастасия Васильевна проводила парторга на вырубку, где Петя «пахал» покровосдирателем. Кованен молча смотрел на незатейливое орудие, которое легко тащил трактор, на бухгалтера Колю и моториста Сергея, высевавших на пашне древесные семена.

— Вы надеетесь, что эта конструкция совершит переворот в лесном хозяйстве? — спросил он, кивнув головой на прыгающий по пням «якорь».

— Нет, Павел Антонович, «якори» — только начало. Мы рассчитываем на лесные машинные станции. Их пока нет, но они должны быть. Но, прежде всего, мы надеемся на ваших людей, на ваше сознание. Механизация лесхозов и наш с вами союз совершат переворот в лесном хозяйстве.

Кованен молчал, но Анастасия Васильевна чувствовала, что если бы он ответил ей, он нашел бы другие слова, не те, что она слышала от него год назад: «Мы должны заботиться о судьбе нового леса? Такой установки леспромхоз не получал».

После обеда приехал Любомиров. Он по-хозяйски шагал по вырубке, здоровался с участниками воскресника. Любомиров и виду не показывал, что его самолюбие задето. Обошлись без него. Кованен «повлиял» на молодежь, Куренков из кожи вон лез, агитировал своих рабочих, пришли и колхозницы.

Любомиров глядел на вырубки. Сколько народу! Пожалуй, это первый воскресник в лесах Карелии. На дальнем участке зазвенела песня. Она разбудила давно забытую юность, годы гражданской войны, первые годы революции. Когда-то и он был комсомольцем, ходил на субботники, пел песни. Тогда тоже были хорошие песни, суровые, мужественные…

Любомиров посмотрел на Анастасию Васильевну. Она что-то объясняла в стороне девушкам.

«Не хочет подойти и поздороваться королева лесная! — Любомиров усмехнулся. — Добилась-таки своего! Вывела всех на посев леса. Ну что ж! Настойчивым дорога! Пусть старается!»

— Павел Антонович! — крикнул Любомиров, увидев парторга.

Кованен подошел к нему, поздоровался.

— Надеюсь, они довольны нашими?

— Лесоводы? — переспросил Кованен. — Не очень.

Самоцветова сказала, что на будущий год они ждут от нас более действенной помощи. -

Глаза Любомирова округлились.

— Скажите пожалуйста, они ждут. Какие ненасытные! Пусть скажет спасибо, что наши вышли на сев. Нельзя идти у них на поводу, Павел Антонович. — Им не мешает помнить, что от карельского леса прежде всего ждут древесину, а не эти затеи, — он показал на лесосеку.

Кованен молчал. Любомиров надел фуражку, спросил, едет ли он в поселок и, получив ответ «нет», направился к развилке.

А на вырубках продолжали звучать песни молодежи.

— Слушай, Тойво, — сказала Хельви своему земляку. — Сколько в Карелии комсомольцев?

— Не знаю.

Тойво очистил зубья «царапалки» от древесного мусора и ждал, что скажет Хельви дальше. Девушка держала на ладони коричневые семячки. Будущие сосны.

— Я тоже не знаю, Тойво, но думаю — много. Карелия большая. Если каждый комсомолец скажет себе: «Я живу в Карелии. Я люблю ее и хочу, чтобы она всегда была красивой, богатой. Я должен бросить в нашу землю горсть древесных семян»… Тойво, если каждый комсомолец это сделает, то сколько вырастет деревьев, а? Ребятам надо подсказать, и они, как мы, начнут сеять новый лес. Вот увидишь, Тойво, начнут. И в Ладве, и в Пряже, и в Кеми…

Хельви задумчиво глядела на далекий лес, еще не тронутый лесорубами. Она родилась в лесной деревушке, выросла на берегу лесного озера. Лес был для нее родным, живым существом. Она не могла себе представить родные края без сумеречного бора, без веселых березовых рощ, убранных весной в зеленые сережки, а осенью в золото, без пенья птиц и вечного шума сосен — самой красивой музыки на земле.

— Тойво, мы скажем всем комсомольцам, всей молодежи, что живет в лесных краях нашей страны: «Ребята, сажайте и сейте леса на вырубках». Они поймут нас, Тойво. Правда, поймут?

— Да, Хельви. Мы им скажем. А как? Посоветуемся с ребятами.

— Непременно, Тойво, непременно. — Хельви бросила щепотку семян в лунку и любовно прикрыла землей. Тоненькая, как молодая березка на опушке леса, Хельви походила на Тойво, как родная сестра. У обоих были светло-русые волосы, голубые глаза, как цвет воды лесного озера, тонкие правильные черты лица.

К концу дня Анастасия Васильевна отмечала на карте засеянные участки. Восьмой, девятый, десятый, еще пять старых вырубок, три участка, обработанные «женской дивизией». Карта пестрела кружочками — посев предыдущих дней, синее поле на карте — аэросев, а остальное пустыри. Их много. Они остаются…

…Поезд в лес привел Сергей. На груди мотовоза белой краской выведено: «Миру — мир». Участники воскресника заполнили вагончики. Лес расступался перед поездом, кивал ему ветвями. Из вагончиков в лесную весеннюю тишь неслись песни. Анастасия Васильевна сидела у открытых дверей, на скамье и смотрела на лес, бегущий навстречу необычному поезду. Владения Отрадненского лесопункта. Краснолесье. Сосны, ели. Кое-где вплетается изумрудная зелень берез, ольхи, осины. Редко промелькнет моховое болото. Казалось, лесу нет конца и края. Но вот не проходит и часа езды, как зеленое море остается позади и взору открываются необозримые пространства. Вырубки. Пустующая лесная земля, отданная человеком во власть лесным сорнякам, болотам. Грустно глядят в бледно-золотистое небо одинокие сосны-семенники, сиротливо чернеют редкие островки куртин.

В вагончике шумела, смеялась молодежь. Бригада Тойво сидела тесным кружком. Голосистая Оксана, перекрикивая всех, требовала тишины. Вспыхнула песня. Молодые звонкие голоса пели о калине у ручья, о девушке, полюбившей парня «на свою беду». Рукавишников ушел в глубь вагончика, прилег на охапку березовых веток. Анастасия Васильевна прислонилась виском к косяку двери, слушала песню. На душе у нее было легко и радостно. Она думала о том, что с поезда пойдет прямо к Алексею Ивановичу. Она расскажет ему о мире и согласии в ее коллективе, о планах на будущее. Она пойдет к нему, чтобы увидеть его, услышать его голос. Она скажет ему, что любит. Будь, что будет, она не станет скрывать свою любовь…