Хозяйка леса

43

Куренков принес другу новые сапоги.

— Мой тебе подарок, Гаврюха. Сегодня архангел Гавриил родился.

— Придумал архангела. Зачем тратишься?

Парфенов хмурился, но руки его жадно щупали мягкую кожу. Хром добротный, колодка красивая, удобная. Его старые, стопудовые сапоги почти развалились.

— Меряй! — приказал Куренков. — На том свете калеными угольками сочтемся. Хороши сапожки, а?

Сапоги мягко обнимали больную ногу. Парфенов потоптался на месте. Не жмут…

— Бросай палку. Прирос ты к ней, что ли?

Парфенов покосился на друга. Шутник, Михайла! Без палки он и шагу не сделает.

Куренков легко разжал пальцы товарища, палка со стуком упала на пол. Парфенов потянулся к ней, но но успел. Куренков схватил его «костыль» и сломал, как спичку.

— К дьяволу твои шутки! — заорал Парфенов и, хватаясь за мебель, дотянулся до скамьи, сел и отвернулся от друга.

— Э, так не пойдет, друг ситный. Я за сапогами в Петрозаводск ездил. Идем на улицу, лежебока.

— Отстань, Михайла!

Парфенов уцепился за край стола, но друг оторвал его от спасительной опоры и отнес на середину комнаты.

— Что ты делаешь? — взмолился Парфенов. — Опять ногу сломаю.

— Ничего не будет. Становись смелее, я поддержу.

Парфенов сделал маленький шаг, потом другой, прислушался к слабой боли в ноге. Куренков ободряюще улыбался.

— Давай, давай! Сейчас мы с тобой махнем в клуб, кадриль с девками плясать.

Опираясь на руку Куренкова, Парфенов зашагал по комнате, вышел в сени. На крыльце задергался. Пугали ступени. Друг не торопил. Парфенов вдохнул полной грудью весенний воздух. Хорошо! Держась за перила, он жадно всматривался в окружающий мир. У крыльца раскидистая ель, хвоя блестящая, густая, омытая весенним дождем. Земля в усадьбе почернела, снег прятался только в сумеречном ельнике. На осине шумно кричали галки. За усадьбой, в низине, разлились лужи и разводья. По реке плыли льдины, розовые от густых лучей заходящего солнца. Направо — дальний лес, подернутый синим туманом, налево — полотно железной дороги, цепочка вагонов тянется за паровозом, а над ней плывет и тает сизоватый дым — пассажирский шел на Мурманск. Широко и привольно раскинулся поселок. Неужели он, Парфенов, сможет пойти своими ногами, куда захочет? В поселок, в лес, на реку?

Куренков тронул товарища за плечо:

— Пошли, Гаврила, на шоссе. Народ поглядим.

Шоссе в поселке заменяет бульвар. Вечерами и в праздничные дни здесь шумно и весело. Гуляют парочки, играет баян, бренчат гитары.

— Людно как, — сказал Парфенов улыбаясь.

Раньше он равнодушно проходил мимо людей, забирался в избушку, был доволен, если его не беспокоили.

Бежевый «москвич» просигналил, затормозил и остановился. Из кабины выглянул Тойво. В машине сидели Хельви и Оксана.

— Садитесь, Гаврила Семенович, — предложил Тойво.

Парфенов поблагодарил. Нет, он пойдет пешком.

«Москвич» покатил к клубу, оставляя за собой синюю струю дыма.

— Видал, Гаврюха? — Куренков кивнул в сторону уехавшего «москвича». — Мои «рябчики» на собственных машинах раскатывают. У Куренкова постарайся — на «победу» заработаешь. Карельский лес — золотое дно. Черпает лесоруб золото ковшом, сыплются крупинки и в его карман.

На крыльце конторы леспромхоза стояла Стрельцова в красном берете и синем пальто. Она разговаривала с каким-то маленьким мужчиной в спортивном костюме.

— На кого она обижается? — спросил Парфенов, когда Стрельцова, не ответив на его поклон, отвернулась.

— На нас обоих, — усмехнулся Куренков. — Не нравится ей, что мы с Настасьей Васильевной не цапаемся. Ухажора нашла.

— Вот того мальчика с пальчика? — рассмеялся Парфенов.

— Того самого. Инженер по технике безопасности. Новый. На голове перманент, как у девки, баки носил, рабочие прозвали его «Читой», сбрил. Сидит целыми днями в конторе, пишет какие-то бумажки, в лес редко нос кажет. В столовой с рабочими за один стол не сядет. Как же! Инженер! А кончил всего-то техникум. Пустой колос высоко голову держит. Мы с ним в контрах. Не человек, а ходячая инструкция по технике безопасности. Мои рабочие от развилки на лесосеку ходят по шпалам, другой дороги нету: болота. Хотели мы положить горбыли на концы шпал, по настилу не так опасно, так «Чита» не позволил. «По шпалам ходить воспрещается». Я к председателю рабочкома Михееву, а он говорит: «Я сам хожу по шпалам и ни разу не свалился. Горбыли не по правилам. Нельзя». — Куренков освободил руку и сделал вид, что поправляет шайку. Парфенов прошел несколько шагов один, позабыв о больной ноге, а когда спохватился и попробовал вновь уцепиться за друга, тот уклонился.

— Плыви, Гаврила, один.

Так Парфенов самостоятельно добрался до клуба, и всю дорогу ему не верилось, что он идет без костыля и посторонней помощи.

…На другой день Парфенов прохаживался по шоссе, разминал ногу. Настроение у него было хорошее. Радовала весна. До чего же хорошо, когда над головой солнце в голубом небе! Зеленой дымкой окутаны березы, набрякшие почки незаметно для глаз стали лопаться, правда, до появления листвы еще далеко: воздух холодный, но весна взяла свои права и льет живительный свет на землю. Утром Парфенов видел над усадьбой летевших из теплого края лебедей. Счастье, что он здоров, он сможет забраться с Куренковым на глухариные тока. Под воскресенье, на ночь, они заберутся в лесную глушь, разведут костерок, а ранним утром в сосняк, на знакомые места, где каждой весной им удавалось подстрелить не одного глухаря.

Ходить по шоссе легко. Парфенов вначале с опаской наступал на больную ногу, потом стал припечатывать сапогом на гудроне. Ничего. Ни хруста, ни боли. Недолю тренировки, и он сможет выйти в лес. Никто потом не станет ему колоть глаза, что без него отсеялись, никто не намекнет на симуляцию.

Возле почты — скамейка. Можно передохнуть. Проходившие мимо него жители поселка здоровались, спрашивали, как его нога. Парфенов охотно отвечал им. Он только собрался было продолжать ходьбу, как увидел Любомирова в расстегнутом кожаном пальто, с фуражкой в руке. Он прошел в двух шагах от скамейки, глянул на него и продолжал свой путь. Кровь прилила к лицу Парфенова. Вот оно что! Он был покладистым лесничим, и теперь им можно пренебрегать. Ну, погоди же, голуба! Парфенов был слишком покладистым, вы пользовались его слабостью, но есть и у него характер, и вы его почувствуете. Вам дорого обойдется пренебрежение.

Парфенов сердито зашагал домой. Разминать ногу у него пропало всякое желание.

Хороши Чернореченские леса! На десятки километров раскинулся по карельской земле зеленый шумящий океан. Бронзовые колоннады сосен, величественные пирамиды столетних елей, хороводы белоствольных берез с редкими вкрапинами ольховника и осинника — царство птиц и зверей, цветов и ягод. Пришли люди, и в лесах закипела работа. Четко выстукивает свое мотор электростанции, посылает по проводам в глубь леса ток, взвизгивают электропилы, стуком перекликаются топоры сучкорубов. Зеленый цех работает под открытым небом круглый год: и в стужу, и в жару, и в вёдро, и в непогоду. «Стране нужен лес, наш долг — дать Родине как можно больше древесины», — говорят лесозаготовители Хирвилахти, и их слова не расходятся с делом. В лесных краях страны знают лесорубов Хирвилахти, прославились они своими трудовыми успехами, умением быстро подхватывать все новое, передовое…

Здесь же работали лесоводы. Рукавишников, Парфенов и Анастасия Васильевна наносили кистью цифры на семенные деревья. На светлой бронзе сосновой коры четко выделялась черная краска.

— Читали про нашего Михайлу Кузьмича? Трелевка деревьев с кронами. Тыща кубометров сверх плана. Ну, и башковитый мужик! — Рукавишников поставил на землю ведро с краской, вытащил из кармана куртки сложенный газетный лист. — Вот, в районной газете заметочка. Встретил я утром Михайлу возле конторы, поздравил, а он мне: «Это все мои молодцы. Работают, как часы. Чокеров не хватало, сами из старых тросов изготовили. Народ сообразительный».

На делянке лесоводы проверили: целы ли семенники. Меченые деревья возвышались над вырубленными участками. Валка леса шла вовсю. Земля ухала, стонала, звенела под зеленым водопадом спиленных деревьев.

— Вот она, куренковская гвардия, в боевом походе, — сказал Рукавишников. — С такими орлами горы свернешь.

На опушке работали Тойво и Иван. В нескольких метрах от вальщиков трудились сучкорубы Оксана, Хельви и другие девушки. Топоры их так и мелькают, поблескивая на солнце остриями, дождем летят на землю ветки. В перестук топоров вплетается стрекот электропил, врывается натужное рокотанье «котика», так ласково называют трактористы трелевочный трактор. Лесоводы подошли со своими ведрами и кистями, торопясь заклеймить семенники. Вальщики их не заметили, и лесники стали невольно тайными свидетелями любопытной сцены. Вальщики стояли перед сосной, тесно окруженной молодым племенем, сосенками. Иван было размахнулся топором, чтобы смахнуть молодняк богатырским ударом — в силе украинскому казаку мать-природа не отказала, но Тойво решительно придержал его за локоть.

— Стой! Не руби. Я и так…

— Як так? — пробасил удивленный детина. — Через такую чащобу с пилой?

— Я попробую, Ваня.

— Давай, — беззлобно протянул Иван, опуская топор. — Иди. Мне и лучше. Мозолей набью меньше.

Тойво сумел пробраться со своей пилой сквозь густые заросли хвойного молодняка: топор Ивана не понадобился, чтобы подготовить «рабочее место» для вальщика. Тойво приложил пилу к корабельной сосне, часто-часто застрекотала пильная цепь, из-под ее зубьев струей брызнули желтые опилки. Сосна зашаталась, хрустнули ее старые кости, вздрогнула земля под тяжестью ухнувшего на делянку дерева, тревожно колыхнулись верхушки хвойного молодняка, не тронутого пилой Тойво.

— Видали? — качнул головой Рукавишников в сторону вальщиков. — Молодая-то поросль, а?

К чему относились слова старого объездчика? К уцелевшим ли сосенкам или к этой рабочей молодежи, что стала понимать свою ответственность за судьбу леса — народного богатства, владельцами которого являются и они сами. Анастасии Васильевне вспомнились слова Столярова: «Хорошая у вас в Хирвилахти молодежь. С ней горы своротить можно».

— Ребятишечек бы этих на наш весенний сев, а?

— Да, Василь Васильевич, хорошо бы, — отозвалась Анастасия Васильевна, наблюдая за вальщиками. — Кованен говорил, что молодежь поселка выйдет на субботник. Он за молодежь ручается.

Лесоводы глядели на лес, на зеленые валы спиленных деревьев. Сколько древесины! Зеленое золото, живое богатство земли. Растить и множить его, чтобы оно никогда не иссякало…

Лесоводы устроились отдохнуть на толстой валежине, обросшей мхом. Сюда в обеденный перерыв к ним подошли Баженов, Кованен, Куренков и технорук. И, конечно, заговорили о лесе.

Куренков в своем неизменном комбинезоне с застежкой «молния» и карманами, набитыми папиросами, записными книжками, как всегда, с добродушной усмешкой и в хорошем расположении духа стал «задевать» лесоводов.

— Хорош лесок, а? — Куренков глядел на стену леса, что крепостью стояла за вырубкой, ожидая пилы. — Не трогай мы этот лесок, небось, возрадовались бы, — весело рассмеялся Куренков.