Хозяйка леса

Баженов посмотрел на ошеломленного директора и вдруг весело рассмеялся.

Из конторы Стрельцова вышла вместе с Куренковым. Стараясь идти с ним рядом, она часто перебирала туфлями на высоком каблуке.

— Все склонили головы перед лесничихой, а вы, Михайла Кузьмич, упали ниц.

— Аннушка, не подкусывай, — добродушно отозвался Куренков. Скажи, отчего промежду вами, бабами, виноват, женщинами, вражда? Ты не взвидела лесничиху, а она, сдается мне, не очень тебя жалует.

— Я не терплю ее за гонор! Власть свою показывает. Хочет быть на равной ноге с Николаем Алексеевичем и главным инженером. Парфенов знал свое место, а ей трон подавай.

— Гаврюха — тюфяк. Прямо говорю, хоть он мне и приятель. Когда он в лесничих ходил, наши вертели им, как хотели. С ним было вольготно.

— Ага, сами признаетесь, что Самоцветова зажала вас в кулак.

— Что ж поделаешь, — вздохнул Куренков.

— А кто ей потворствует? — сказала Стрельцова. Вы, главный инженер, и даже сам Николай Алексеевич.

— Эх, принесла она мне заботушки! — Куренков задумчиво посмотрел на реку, на темную купу деревьев за мостом.

— Не уступайте ей, Михайла Кузьмич. Она хочет, чтоб все под ее музыку плясали.

Куренков молчал.

— Начальница. Хозяйка леса! А у самой ни одного дорогого платья. Поселковые девушки в шелках в клуб приходят, а она в штапеле.

Куренков украдкой оглядел наряд Стрельцовой, спросил:

— Что за мануфактура штапель, Аннушка?

— Дешевый. Ситец, потом штапель.

На площади, возле магазина, Стрельцова остановилась, порылась в сумочке.

— Аннушка, а какая мануфактура у вас, баб, извиняюсь, женщин, самой дорогой считается?

Стрельцова закрыла сумочку:

— Панбархат, Михайла Кузьмич. До свидания. Мне нужно в магазин.

— Погоди, Аннушка. А в нашем магазине есть этот самый пан?

— Панбархат? — подхватила Стрельцова, и ее маленькие глазки загорелись. — Есть. Зайдемте, Михайла Кузьмич, в магазин.

Продавец любезно раскинул перед Стрельцовой отрез. Жадными руками она гладила нежную шелковистую ткань. Розовые тюльпаны, как живые, цвели на черном поле. Она представила себя в длинном платье, и ее сердце замерло.

— Вроде, ничего. — Куренков пощупал ткань, — Так это и есть… как его, Аннушка?

— Панбархат, Михайла Кузьмич. Предмет мечтаний всех женщин.

— Предмет, говоришь? — раздумывая, повторил Куренков и спросил продавца о цене.

— Дороговато… Ну, да ладно. Заверни, друг, и перевяжи красной лентой.

У Стрельцовой перехватило дыхание. Неужели ей? Вчера она говорила ему, что в субботу ее день рожденья. Куренков щедр: восьмого марта он подарил ей шелковый шарф и кожаную сумку.

Куренков отсчитал несколько сторублевок, бросил деньги на прилавок, взял покупку и вышел из магазина. Стрельцова поспешила на улицу. Куренков стоял на тротуаре с видом нерешительным и озабоченным. Не спуская глаз с пакета, она сказала, что ждет его в субботу на пирог.

Куренков рассеянно ответил:

— Беспременно буду. Жди нас с Гаврилой. Бывай здорова.

Стрельцова озадаченно смотрела мастеру вслед. Он мог бы сейчас подарить ей панбархат. Зачем ему понадобилось оставлять у себя отрез до субботы? Или он купил не для нее?..

Куренков пришел в лесничество. Дома была одна Матвеевна. Куренков торжественно развернул перед ней пакет. Старуха ахнула.

— Мать, когда день рожденья Настасьи Васильевны?

— В марте было.

— Маленько запоздал. Однако не беда. Передай ей этот… Тьфу! Опять забыл, как называется! Скажи ей, Куренков, мол, поздравляет и просит не обижаться.

Шелковистая ткань легла на колени старухи. Она ласкала ткань, которую держала первый раз в жизни в темных, натруженных руках. Ворсинки бархата цеплялись за шершавую кожу рук. Мать, царица небесная, а цветы-то какие! Так и горят. Весь поселок позавидует Насте, а Стрельцова умрет от зависти.

— Куда же ты, Кузьмич? Чайку попей со мной. Скоро Настенька придет.

— Спасибо, мать. Я Гавриле обещал. Он меня поджидает.

Куренков ушел. Матвеевна отнесла отрез в комнату дочери. Старуха нетерпеливо поглядывала в окно.

Анастасия Васильевна удивилась. Отчего мать вдруг так и засияла, когда она вошла в дом?

— Настюша, ступай в свою комнату.,

— А что там?

— Ступай, ступай, — загадочно улыбнулась мать.

Когда Анастасия Васильевна увидела на своей кровати слепящее своим великолепием покрывало, лицо ее выразило крайнее изумление.

— Панбархат?! Откуда, мама?

— Михайла Кузьмич тебе пожаловал.

Брови Анастасии Васильевны гневно сдвинулись, в глазах пробежали молнии.

— Да как он смел?!

Матвеевна съежилась, оторопело забормотала:

— В честь ангела твоего… рожденья, стало-быть.

Анастасия Васильевна свернула ткань, вложила в руки матери.

— Отнеси ему сейчас же!

Матвеевна не двигалась. Анастасия Васильевна вышла на кухню.

Через час Матвеевна постучалась в избушку Парфенова и, вызвав мастера в сени, отдала ему злополучный отрез.