Путешествие души. Есть ли жизнь после смерти

ПРИРОДА ГЕНИАЛЬНОСТИ

Религиозный экстаз и пророчества — результат проявления Демона в глубинах предэпилептической ауры: в галлюцинациях можно найти признаки гения. Вера в это особенно процветала в эпоху Возрождения. Гийом Ронделе, французский естествоиспытатель и врач, считал, что во Флоренции царит благополучие, потому что ее населяют гениальные жители. Эта гениальность напрямую связана с тем, что в стенах города можно было встретить больше больных эпилепсией, чем в любом другом месте Италии. Итальянский писатель Томмазо Кампанелла развил эту тему в своем романе «Город Солнца». Жители города, по его описаниям, принимали различные лекарства от «священной болезни, которой так часто страдали». А затем он добавил: «Это признак исключительной одаренности: Геракл, Скот, Сократ, Каллимах и Магомет страдали этой же болезнью»269.

Чезаре Ломброзо в книге «Гениальность и помешательство», опубликованной в 1863 году, перечисляет гениев, которые, по его предположению, страдали эпилепсией. Его список включает таких знаменитых деятелей, как Наполеон, Мольер, Юлий Цезарь, Петрарка, Петр Великий, Магомет, Гендель, Свифт, Ришелье, Карл V, Флобер, Достоевский и Святой Павел270,271.

Среди гениев, упомянутых в книге Ломброзо, был Жорж Луи де Бюффон, который в XVIII веке не только предположил, что Земля развивалась последовательными геологическими этапами, но и предугадал теории Дарвина и Ламарка. Он известен ярким, красноречивым и величественным стилем письма. При избрании во Французскую академию в 1753 году он сказал: «Стиль — это сам человек и есть». Бюффон нисколько не сомневался в том, что причина его тяги к знаниям лежит в эпилепсии. Он писал:

«Она постепенно разворачивается и развивается; чувствуется, как слабый электрический ток поражает голову и в то же время захватывает сердце; это момент гениальности»272.

Сходство между тем, как Бюффон описывает свой «момент гениальности», и упомянутыми ранее цитатами из Ветхого Завета и Достоевского, наталкивает на один очевидный вывод: все трое описывают одни и те же ощущения. Этот «момент гениальности» вызван вмешательством Демона во время припадка. Действительно, не зря используют выражение «гений творчества» для описания мощного прилива вдохновения. Как будто бы припадок — это возможность, которую скрытый наблюдатель использует, чтобы проявиться в сознании своего Эйдолона. Эдмон де Гонкур и его младший брат Жюль — классический пример того, как Демон (или, возможно, два Демона) может взять на себя творческие процессы эпилептиков до такой степени, что они чувствуют себя полностью под чьим-то контролем.

Братья де Гонкур были основоположниками литературного стиля, который получил название «натурализм». По их мнению, единственный способ, который позволяет любому автору правдиво писать, — испытать на себе эмоции и условия, которые он пытается передать. Источником их особого интереса было патологическое поведение персонажей. Они считали, что на состояние человека воздействуют как Бог, так и дьявол. Это воздействие, демоническое или божественное, также можно назвать источником их идей — они утверждали, что их работа им не принадлежит:

«Сначала, когда возникает идея, присутствует ощущение фатума. Затем существует неведомая сила, высшая воля, своего рода необходимость написания, которая руководит вашей работой и направляет ваше перо; да так, что иногда книга, которая покидает ваши руки, не кажется результатом вашего труда; она изумляет, как и то, что было внутри вас и о чем вы не догадывались. Это впечатление дает мне "Сестра Филомена"»273.

Упомянутый роман стал результатом творения того, что было в них, но о чем они не подозревали274. Современники считали наиболее заметной особенностью братьев тяжелую форму эпилепсии: припадки у них были настолько сильными, что даже появилась цитата Эдмона де Гонкура о жизни как «эпилептическом припадке между двумя ничто». Иначе говоря, он только тогда чувствовал себя живым, когда делился своим сознанием с Демоном.

Достоевский был того же мнения. Он описывал замедления времени, дежа-вю и доппельгенгеров, используя главных героев своих книг. Это не только литературный прием, но и результат эпилепсии. Следующий отрывок из книги «Бесы» хорошо демонстрирует это. Чтобы понять смысл, его нужно прочитать полностью:

«Есть секунды, их всего зараз приходит пять или шесть, и вы вдруг чувствуете присутствие вечной гармонии, совершенно достигнутой. Это не земное; я не про то, что оно небесное, а про то, что человек в земном виде не может перенести. Надо перемениться физически или умереть. Это чувство ясное и неоспоримое. Как будто вдруг ощущаете всю природу и вдруг говорите: да, это правда. Бог, когда мир создавал, то в конце каждого дня создания говорил: "Да, это правда, это хорошо". Это… это не умиление, а только так, радость. Вы не прощаете ничего, потому что прощать уже нечего. Вы не то что любите, о — тут выше любви! Всего страшнее, что так ужасно ясно и такая радость. Если более пяти секунд — то душа не выдержит и должна исчезнуть. В эти пять секунд я проживаю жизнь и за них отдам всю мою жизнь, потому что стоит. Чтобы выдержать десять секунд, надо перемениться физически».

Мы снова сталкиваемся с ощущением не только трансцендентности, но и замедления времени, которое так интересовало Достоевского. Ранее в этой книге говорилось о том, что время — совершенно субъективное явление, которое существует как уникальная реальность в голове каждого из нас. Похоже, что у страдающих эпилепсией эта субъективность проявляется гораздо ярче. Во время предэпилептической ауры время теряет всякий смысл. Оно замедляется, а для некоторых действительно останавливается. Эпилептик оказывается за пределами временного потока и воспринимает альтернативную, более глубокую реальность.

Ссылка Достоевского на Магомета представляет интерес потому, что здесь в красивой поэтической форме продемонстрировано, как эпилептик видит замедление времени. Это легенда о том, что однажды ночью Магомету представилось, будто он, разбуженный архангелом Гавриилом, совершил чудесное путешествие из Мекки в Иерусалим и на небеса, где беседовал с Богом и пророками, видел рай и геенну, и все это будто случилось таким необыкновенным образом и в такое короткое время, что, возвратясь, Магомет еще мог остановить падение кувшина с водой, который архангел Гавриил, улетая, задел крылом. То есть он был в раю ровно столько времени, сколько понадобилось на опустошение кувшина275.

Выпадение из времени — это один из общих предэпилептических симптомов. В 1993 году доктор Стивен Шехтер опубликовал сборник описаний эпилептического опыта с точки зрения самих больных276. Книга показывает увлекательный мир, чуждый для большинства из нас. Путаница во времени, вызванная началом приступа, упоминается неоднократно. Одно описание особенно интересно:

«Припадки, которые случаются, когда мой разум мчится, трудно описать. Он встает на пути. Я считаю, что разум и память работают со временем. Я испытал вспышки памяти и ярких событий, произошедших с тех пор вплоть до настоящего времени. Когда дело доходит до настоящего, мой разум опять "трезвонит" и память возвращается немного дальше и мчится вперед снова к настоящему времени. И на каждом этапе я думаю, что "звон" станет моей смертью, так как каждый раз он возвращает меня назад во времени к точке, где я чувствовал, что был выбит из "сейчас и, следовательно, весь мой метаболизм работает в другой временной зоне, чем у других людей»277.

Ранее мы познакомились со случаем Августа Стриндберга278, который рассказал, как во время разговора с другом обнаружил, что повторно переживает часть своего прошлого. Сейчас слова, которые он использует в своем описании, представляют особый интерес:

«Я сделал усилие, чтобы поднять взгляд (не знаю, были ли глаза закрыты), и увидел облако на фоне размытых оттенков, а с потолка спустилось нечто вроде театрального занавеса: это была перегородка с полками, на которых стояли бутылки.

"Ах, да! — сказал я, почувствовав внутри острую боль. — Я в баре. Лицо офицера исказилось тревогой, и он заплакал. Я спросил у него: "Что случилось?" Он ответил: "Это было ужасно"»279.

Что он имеет в виду под «острой болью внутри»? Это не похоже на «душевную боль», потому что обстоятельства совершенно другие. Он использует этот термин для описания резкого осознания, внезапного признания того, что происходит перед его глазами. Я считаю, что словами «острая боль» и «звон» Стриндберг и респондент Шехтера пытаются передать одно ощущение.

Менее выразительно, но все же понятно написал еще один из респондентов Шехтера:

«Припадок заставляет меня чувствовать, как будто все замедляется»280.

В том же духе другой респондент описывает своеобразное событие, произошедшее во время проявления ауры:

«День клонился к вечеру, и я на мотоцикле несся по проселочной дороге. Меня накрыло необыкновенное чувство тишины, чувство, что я проживал этот момент раньше, на этом же месте, — хотя я никогда не ездил по этой дороге. Я почувствовал, что этот летний день существовал всегда и что я заключен в бесконечный момент».

Именно наблюдатель движется во времени, а не время течет вокруг наблюдателя. Эта цитата удивительным образом перекликается с концепцией «пространства-времени» Минковского — «Я почувствовал, что этот летний день существовал всегда». Как ни странно, но эта аура была иного рода: человек, о котором идет речь, не страдает височной эпилепсией. Его аура предвещала другое физическое ощущение, гораздо более распространенное — мигрень.