Моя бывшая жена

Пашка перестал плакать, в ожидании продолжения. Я снял футболку и показал ему длинный белесый шрам на боку. Занесло меня как-то по молодости в Африку, чуть там и не остался.

– Сильно болело? – с интересом поинтересовался Пашка, позабыв о своем порезе.

– Прилично.

– А ты плакал?

Да я выл, как бандерлог! Только у меня цель была – выбраться и выжить с командой, поэтому давящую повязку наложил и вперед. Чуть не сдох от потери крови, но справился.

– Ну, было немного, – изобразил стеснение.

– Ты плакал?! – Пашка не мог поверить, но почему-то ему это нравилось.

– Давай уберем ватку и пластырь наложим, а я тебе расскажу, как меня зашивали?

Пашка хлюпнул носом, но согласно махнул головой. Я отвлекал его от неприятной обработки пореза жуткими подробностями своего ранения. Ему и страшно, и интересно. Надеюсь, не будут сниться кошмары. Не хотелось бы провалиться в глазах Машки еще ниже. Потом мы вместе сварили макароны и кинули к ним сосиски. Правда, в полиэтилене. Пришлось вилкой вылавливать.

– Съедобно? – поинтересовался у сына, когда тот расчленил сосиску.

– Нолмально. Мне плосто нлавится обглызать кожицу.

Я хмыкнул. А я не знал. Или не замечал? Столько лет в одном доме, а мимо меня многое прошло.

Мы сидели с парусником долго. Только около одиннадцати уложил его, потому что глаза, как две узкие щелки стали.

– Пап, а почему мы с мамой больше не живем дома? – спросил, широко зевнув.

– Я бы очень хотел, чтобы мы все жили вместе, но мама обиделась на меня…

– Почему? Из-за этого она плакала? Я слышал.

Неужели Машка все еще плачет из-за меня? Я так боялся, что той ночью был последний раз, настолько холодной и неприступной потом казалась.

– Спи, Паштет, – натянул ему одеяло на нос. – Подрастешь, и мы с тобой по-мужски поговорим.

Возможно, он даже набьет мне морду. Я обязательно научу, как это сделать.

На субботу у нас была богатая программа: я учил Пашку нырять, сидеть в бане и не бояться веника. Ну и в приставку поиграли. Машка не одобряла. Я считал, что иногда можно. Это, пожалуй, единственное, в чем меня поддерживал сын.

– Паша, – когда пришло время отвозить его, я достал коробочку с серьгами, – передашь маме подарок? От меня она не примет, но, уверен, ей понравится.

Сын сжал футляр в маленьком кулаке и пообещал, что сделает. Машка точно обвинит меня, что ребенка использовал в собственных целях, но он ниточка, которая нас связала навсегда. И я очень боялся, что единственная ниточка. Что больше ничего не осталось. У нее. Машки моей.