Ива, Антония или Вероника

Глава шестнадцатая

По стёклам «смарта» бьёт мелкий холодный дождь. Вцепившись в руль, я чувствую, как ноет после капельницы вена, измученная тонкими острыми иглами. Провожая Романа, я дала ему очередную клятву о постельном режиме, однако двадцать минут назад случилось то, из-за чего я сейчас сижу в «смарте» и, пронзая остановившимся взглядом тусклую даль, мчусь в Щепнёво.

Мне необходимо увидеть отца. Пусть он скажет это мне в лицо! То, от чего мои ухоженные пальцы, покрытые персиковым лаком, дрожат на руле. То, от чего глаза невольно застилают слёзы, и время от времени я смахиваю их, чтобы не врезаться во встречную машину.

Загородное шоссе вьётся извилистой лентой. Оно мокрое и скользкое, и чтобы «смарт» не закружился на нём волчком, я сбавляю скорость и еду осторожно, но деревянные столбы неумолимо отсчитывают километры до нашей с отцом встречи. 30, 20, 10…

По краям знакомой дороги проносятся кафе, заправки, мотели. От дождевых капель, ползущих по стёклам «смарта», как чернильные пятна, их контуры расплываются, расползаются в разные стороны. Наконец дорога выравнивается, я прибавляю скорость, и машина снова летит вперёд.

Я вонзаю подбородок в воротник норковой шубки, я укутана в неё до колен, но тело колотит озноб. Видео, невесть каким образом оказавшееся в моём телефоне, до сих пор отбивается в сердце короткими и частыми ударами.

Оно заставило остолбенеть посреди комнаты и забыть обо всём, что произошло до этого. Об исчезнувшей красной машине и бинокле, выглядывавшем из её окна. О страстном взгляде Романа, когда он наклонялся к моему лицу. О том, как грубо я стряхнула с простыни его руку, неуверенно ползущую к моей ладони. О том, каким холодным тоном объявила, что подумаю насчёт Альфреда Игоревича. О том, как после ухода врача палец мой лежал на кнопке телефона, как на спусковом крючке пистолета, готового выстрелить диагнозом «мания преследования».

Номер психиатра был набран, и оставалось лишь нажать на вызов.

«Память телефона заполнена. Удалите ненужные файлы», – некстати выскочила угрожающая строка поверх экрана.

И я решила отсрочить этот миг. Отдалить то, что последует за ним – всё понимающее лицо психиатра-гипнолога, ласково озвученный страшный диагноз, казённый дом, белые простыни… Рухнувшую жизнь.

Я решила сначала выполнить требование телефона… Убрала руку с кнопки. Я ещё не знала, что моя жизнь рухнет прямо сейчас.

Короткое, всего на пару минут, видео было датировано четырнадцатым января – днём отцовского юбилея. Снято размыто – похоже, украдкой и издалека. Пришлось пристально вглядеться и вставить в уши наушники, чтобы понять, о чём оно.

Однако тяжёлую фигуру отца я узнала сразу. Отец стоял в конце длинного коридора, ведущего из большой залы, где проходил юбилей, в проёме двери кабинета. Он нервно курил, а из кабинета высовывался чей-то локоть в чёрном рукаве. И под куполом коридора, как в тоннеле метро, глухо звучали страшные слова.

– …Вот здесь это и случилось. Она упала сама, я не трогал её. Стол, о который она ударилась, пришлось выбросить… Если бы я мог выбросить всю эту комнату! Вырезать из этого дома… А ведь мне казалось, что мы были счастливы…

В интонации отца прозвучала горечь. Чёрный локоть невидимого слушателя выпрямился и исчез в кабинете.

– Может быть, это неправда… – послышался его голос, который я, как ни странно, сразу узнала. Один из коллег отца, который был на юбилее. Юрий Степанович Сомов. Я представила, как он выглядит, стоя там, за стеной, – осанистый, степенный, седой. – Почему ты поверил?

Локоть вновь высунулся из кабинета. Похоже, Юрий Степанович стоял уперев руки в бока.

– Если бы ты услышал то, что она сказала, ты бы тоже поверил. Не поверить было невозможно! Боже, я так любил их, и вдруг при какой-то нелепой ссоре выясняется, что одна из моих девочек, из моих дочек – не моя! Я их пестовал, лелеял, моих крошек… И вдруг такое! Не моя… И думаешь, на кого она меня променяла? На этого прощелыгу, который только и умеет мазюкать свои картины… Бездарность…

– О ком ты говоришь? – Юрий Степанович выглянул из кабинета и подошёл к отцу. Именно такой – седой, степенный. Теперь они стояли лицом к лицу, и профиль Сомова казался напряжённым.

– Некто Лавровский. – Отец с ненавистью выплюнул эту фамилию.

Сердце у меня в этот момент как бешеное подлетело к самому подбородку и тут же пылающим мячиком бросилось вниз.

– Известная личность! – Бровь коллеги взлетела вверх.

– Известная бездарь! – горячо произнёс отец. – Оказывается, когда я ездил в свои командировки, у неё случился роман, который она запомнила на всю жизнь и на память о котором осталась одна из моих милых дочек. Оказывается, только с ним она поняла, что такое любовь! А то, что он бросил её с ребёнком, не в счёт… Сегодня мне шестьдесят, прошло столько лет, но мне так же больно, как и тогда. Если бы ты знал, Юра, как тяжело держать эту боль в себе… Это сломало меня. Я жил как во сне. Всё умерло. Всё. Ты первый, кому я говорю об этом. Никто не знает!

– Неужели никто?!

– Никто. Я вырастил её. Я дал ей всё. Я не допустил раскола, позора, обнародования. Но она не моя. Она чужая. Она плод порока, источник моей боли. Я столько лет не решался, но теперь я старею. И я устал. И знаешь?.. Я жил так много лет и хочу наконец покончить с этим. В глубине души у меня есть сомнение. Лариса могла обмануть. Или не знать точно. Могла сказать назло… Я сделаю ДНК. Коля Данилов, мой однокурсник, госпитальный хирург, обмолвился, что восемнадцатого Лавровский должен лечь к ним на операцию. Коля даст материал, и я сделаю анализ. Если всё подтвердится, я забуду о ней. Вычеркну из своей жизни. Лишу наследства. Она не моя.

– Но почему именно сейчас?

– Потому что у меня нет больше сил.

Бровь Сомова вопросительно поднялась. Он понимающе кивнул.

– Я узнал, что Яна встречается с ним.

– Что?! Яна?! – Юрий Степанович выкрикнул эти слова высоким контральто, как престарелый попугай.

– Узнал случайно… Его чёрная тень появилась снова! Чтобы разбить мою еле-еле склеенную жизнь!

– Какой ужас, Филипп… Просто в голове не укладывается! Но ты так и не сказал, кто именно из твоих девчонок предполагаемая дочь Лавровского?..

Отец вдруг обернулся и посмотрел прямо в камеру. Он был сильно пьян. В глазах застыла непроходящая тоска, знакомая мне с того самого страшного дня, двадцать седьмого апреля 2003 года.

Это был последний кадр. Видео кончилось.

Чёрная дыра, бездонный провал, дно памяти – выплюнуло файл, голый, гладкий, без «сопроводительных документов» – ничего не всплыло больше – ни как я оказалась в этот момент в коридоре на втором этаже, ни как стояла с телефоном в руке, включала-записывала-отключала, что бушевало в моём сердце – таял ли горький лёд, плясало ли сжигающее пламя, – ничего. Видео облекала всё та же пронзительная чернота.

Однако оно здесь – в моём телефоне.

Я бессмысленно уставила глаза на замолчавший цветной прямоугольник.

Имя… Он не назвал имя!

Назвал, конечно назвал. И ты его услышала. Но за секунду до этого мгновения память телефона переполнилась и запись отключилась.

Душа отвергала увиденное, она буквально вопила – это не ты записала! Всё, что было на юбилее, ты помнишь… Всё-всё!

Всё, кроме того, что касается Лавровского. Ты не помнишь своего странного звонка по поводу покупки картины. Как вносила его имя в список контактов. А теперь ещё и это… Это не ты…

Страх, ужас, боль, сомнение, отчаяние – всё переплелось в безумном хороводе, выстегало душу, как плетью, до кровавых пузырей.

А вдруг это было твоё имя?..

Тогда у тебя появился мотив убийства. Появился четырнадцатого января.

И ты придумала план – убить Лавровского, свалить на Яну – и позвонила ему.

Хотелось броситься из дома прямо на площадь Резанова и при всём честном народе завыть: «Не ве-е-е-е-рю!!!»

Меня там не было…

«Смарт» заскользил на неровной дороге, и я едва успела удержать руль. Чёрт!

Остановилась и отдышалась, приводя в порядок взбесившиеся мысли.

Восемнадцатого Лавровский должен был лечь на операцию.

А семнадцатого его ударили топором по голове.

Если я сейчас буду думать об этом, то не смогу сосредоточиться на скользкой дороге. Надо отвлечься. Ненадолго, пока не доеду. Легко сказать…

Я рванула колёсико, зазвучала незатейливая музычка, и вдалеке показался особняк «Сорока» – территория около семидесяти соток, огороженная каменным забором, таким высоким, что за ним даже издали был виден только верх второго этажа дома. Отец никогда не держал сторожей, потому что считал свой дом неприступным, как крепость.

«Я узнал, что Яна встречается с ним…»

Внезапно мне пришла на ум странная мысль.

А что, если Лавровского убил отец?..

А одна из любимых дочек помогла ему, подставив меня, неродную и нелюбимую…