Ива, Антония или Вероника

Глава тридцать восьмая

Я спряталась на заднем сиденье «шевроле», за затемнённым стеклом, и приготовилась ждать.

Они появились на крыльце минут через двадцать. Сначала он, потом она. Стояли, долго о чём-то говорили. А потом Алекс бросился в объятия моей младшей сестры. Вероника прижимала его к себе, она ласково смахнула снежинку с ворота его куртки, а он льнул к ней, как ребёнок – так, как всегда прижимался ко мне… Они расставались так нежно, словно не виделись до этого вечность, а теперь он уезжал от неё навсегда.

Наконец Алекс оторвался от Вероники, сбежал со ступенек, и пошёл к машине, и оттуда помахал ей рукой с такой счастливой улыбкой, что у меня защемило сердце.

Она тоже заулыбалась и замахала ему, а когда он отъехал, ещё несколько минут стояла на порожке, закутавшись в длинный зелёный пуховик.

«Видела бы ты, Зоя, как любит меня Алекс…» – Слова обрели каменную тяжесть, и если бы можно было бросить их в воду, они опустились бы на самое дно.

Вот теперь и понятно, откуда у Вероники оказались ключи от моего дома, – подумала я, провожая взглядом отъезжающий от коттеджа сестры джип со знакомым номером.

Джип исчез на повороте, Вероника, приложив руку ко лбу, убедилась в этом, повернулась и исчезла в доме. Какая-то светлая лёгкость, нотка счастья была в этом почти неуловимом движении.

Я поняла, что самое интересное кончилось. Больше здесь делать нечего.

Сказать, что я была подавлена увиденным – это, пожалуй, не сказать ничего. Я была раздавлена, растоптана. Я была убита.

Дмитрий нашёл меня в задумчивости стоящей на пороге в его телогрейке. Он подошёл ко мне быстрым пружинящим шагом, а подойдя почти вплотную, заглянул в глаза и изменился в лице:

– Что-то случилось?

«Да, случилось! Случилось уже давно, то, что не даёт спать, есть, дышать и жить! То, что душит, саднит и жжёт и скоро сделает меня бестелесной… – хотелось выкрикнуть в это тусклое графитовое небо, в эту безразличную пустоту, шваркнуть о чёрную грязь, что прячется под снегом, чтобы крик улетел за горизонт, за холодные бледно-розовые облака. Но что-то по-прежнему держало мой рот на замке. Почему?.. Я ведь уже почти решила всё рассказать ему – властелину дачи в Ярцево и моего сердца, но сейчас, когда он смотрел тревожными прозрачными глазами, я тоже смотрела на него и не могла отвести взгляда как зачарованная, ловила его тихое дыхание и молчала.

Он коснулся моей руки, и меня ударило током – но тут же я с горьким сожалением признала, что это был дружеский жест и не более.

Мне вдруг захотелось, чтобы он взял моё лицо в ладони и смотрел, смотрел, и не мог насмотреться. И дышал мною, и сдул эту чёрную боль с моих измученных ресниц. Но он, конечно, не сделал этого. Просто смотрел – тревожный взгляд сменился успокаивающим, подбадривающим, тёплым. Под луной глаза отливали морской зеленью, волосы блестели тёмным золотом.

Дрожью заколотилось внутри – Дима, Дима, помоги! – но я молчала, проваливаясь на дно его пристальных глаз.

– Пойдём в дом? – прозвенел его голос, чистый, как прозрачная весенняя акварель.

Вместо ответа я прильнула к нему, и он не оттолкнул, а принял. Обнял, держал, не отпуская. Без трепета в пальцах, без засвеченных страстью зрачков. Спокойно и крепко, по-мужски. Я слышала, как ровно бьётся его сердце, и ощущала невидимую стену ещё отчётливее.

Он никогда не будет моим.

Сильный порыв ветра ударил по щеке. Приступ сладкой дурноты, слабости, уносящей в невесомость, внезапно подкосил, как серпом, а в следующую секунду земля уплыла из-под подошв сапог. Но Дмитрий не дал мне упасть в пушистый снег под его ногами – его руки подхватили моё падающее тело, как подстреленную птицу.

– Дима… – выпало из моих губ.

– Сейчас… Только не бойся… Я останусь сегодня на ночь, – произнёс он тихо возле самого моего уха. – Я никуда не уеду.

Сладость его близости сводила с ума.

Легко, как пушинку, он перенёс меня в дом, укутывающий жаром стен. Уложил на кровать, заботливо укрыл одеялом, улыбнулся.

– Всё хорошо. Я рядом. Тебе нужно отдохнуть.

И вышел.

Я посмотрела вслед – как он бесповоротно уходит, как за ним закрывается дверь, как в соседней комнате зажигается свет и узкая полоска протекает в щель под дверью и уставшей жёлтой молнией укладывается на полу. Осколки его слов, взглядов, прикосновений теплились возле моего лица, точно затухающие свечи.

«Только не разбейся, сердце моё… – зашептала я, уткнувшись в подушку. – Только уцелей…»

Утром, выйдя из своей спальни, я нашла Дмитрия обувающимся у входной двери.

– Доброе утро! Как ты себя чувствуешь? – Услышав мои шаги, он поднял голову и улыбнулся. Я поймала его взгляд, как огненный мяч – обожгла ладони, губы, тонкую оболочку сердца.

Внезапно оробев, вымолвила непривычно тихо:

– Неплохо…

Хотя это было неправдой.

Уже уходит! Снова разочарование, снова острая игла, вышивающая узоры прямо на моей фарфоровой коже.

Я подошла ближе и стояла перед ним в шортах и майке, печально констатируя, что мои прелести не производят на него особого впечатления. Нарочито поправила волосы, пытаясь обратить на себя его взгляд, но он спешил и вместо меня озабоченно посмотрел на «командирские» часы на левой руке.

– Прости, я уже позавтракал, компанию составить не могу. Дела зовут! – Он лихо сунул руки в рукава куртки, скользнул молнией вверх, застёгивая. И вдруг будто остановился на бегу. Выпрямился, сделал полшага навстречу… В моей груди внезапно вспыхнул пожар, заметалось алое пламя – так быстро, что я испугалась, что не смогу его удержать… Я замерла, изо всех сил пытаясь замедлить скачущее дыхание, ожидая, что последует дальше.

А дальше случилось чудо. Скала дрогнула, каменная дверь приоткрылась, хрустальное сердце Дмитрия потеплело.

– Не исчезай сегодня вечером, пожалуйста, ладно? Тебя будет ждать сюрприз!

Красивые губы тронула лёгкая улыбка.

– Меня? Сюрприз?! Приятный, надеюсь? – Я ахнула, распахнула глаза, и из головы мигом вывалилось всё то чёрное, что сидело в ней со вчерашнего вечера. Сдавливающая, точно железные тиски, цепь «Зоя-Алекс-Вероника» рассыпалась, разлетелась, как жалкие клочки бумаги, внутри стало просторно и ярко, и солнечная радость затопила меня, заполнила от пяток до макушки, так, что я нашла силы в конце фразы даже приподнять бровь. Горделиво, чуть высокомерно – как всегда.

Но Дмитрий опять не заметил моих выкрутасов.

– Важный, – ответил лаконично. Даже категорично. На мгновение что-то странное почудилось мне в его тоне. Словно это не простой сюрприз. Не то, о чём я подумала. Что-то необъяснимое, незнакомое, новое. Заключённая, как в темнице, на дне его зрачков, тайна заискрилась в глубине – глаза стали тёмными, точно морские впадины.

Не успев себя вовремя остановить, я прикоснулась к его предплечью – с такой глубокой нежностью, что пришлось на мгновение закрыть глаза, чтобы вспыхнувшее в них сияние не окатило Дмитрия с головы до ног. Дмитрий вспорхнул ресницами, взглянул удивлённо. Очи просветлели до мятной зелени. От него повеяло молодостью, щедростью, смелой, гордой силой. Никакой темницы, никакой тайны. Просто сюрприз для меня.

Сюрприз! Для меня! – вдруг дошло до сознания.

– А что это будет? – Я наклонила голову, поворошила прядь за ухом. Счастье плескалось во мне, выбегало, как молоко из кастрюли. Нетерпение, любопытство, ожидание – все вместе, взявшись за руки, водили хороводы в пылающей груди.

– Потерпи, увидишь. – И всё. Пара слов – прохладный ветер в голосе.

И хлопнула дверь. И пустота вошла без стука. Вошла, села со мной за стол.

Я оттолкнула невидимую пустоту. Накинув телогрейку, задыхаясь, выбежала в сени, из сеней – в широкий безлюдный двор.

Только следы его ботинок на снегу, уходящие за ворота.

– Я буду ждать! – крикнула я в высокое небо. Вот так… Даже не дал надышаться собой… – блаженно, счастливо. – Ждать до вечера, немыслимо! Это же целая вечность!

Я вернулась в дом, окинула взглядом стены с жёлтыми цветастыми обоями в деревенском стиле, стол, аляповатый заварочный чайник, тарелку с сухим печеньем.

Пустоты уже не было, я чувствовала, что больше не одна в этом доме. В этом мире.

Повинуясь непреодолимому желанию, вошла в его комнату, легла на его кровать, уткнулась носом в подушку. Перевернулась на спину, широко раскинула руки. Смех защекотал горло, волосы разметались по оранжево-чёрной наволочке – неистово захотелось, чтобы хоть один волосок остался на ней, чтобы ночью смешаться с его пшеничной россыпью.

Дима…

Рассмеявшись, я повернула голову, и смех, звякнув, оборвался – на деревянном стуле, обтянутом клетчатой тканью, лежала забытая Дмитрием Хамзиным чёрная кожаная барсетка.