Ива, Антония или Вероника

Глава двадцать девятая

Выйдя из «смарта», я остановилась перед голой, усыпанной снегом аллеей. Потом вошла в её белый тоннель и некоторое время стояла посреди него, глядя на несколько метров вперёд. Где-то там мы с папиной женой встретились осенью.

Кажется, в правой руке она держала довольно крупный пакет. Интересно, что в нём лежало?..

Я медленным шагом пошла вперёд, напряжённо всматриваясь в спрятанные за перекрестьями ветвей фасады домов.

Обычные дома, двухэтажные, жилые. Выступающие по бокам полукругами застеклённых балконов. Наверно, сталинки. Мне трудно судить.

Между двумя домами, в глубине, торчал серый торец какого-то казённого здания. Я нырнула в проём, сделала несколько шагов и оказалась перед облупившимися деревянными дверями.

«Филиал Дома художников», – гласила крупная зелёная вывеска.

«Хоть бы дверь покрасили, художники…» – усмехнулась и… замерла. Художников?.. Не это ли цель моих поисков?..

Внутри было довольно темно и стояла пустая, безликая тишина. Я тихонько прошла мимо вахты с отсутствующим вахтёром и быстро свернула за угол, где притаилась узкая деревянная лестница.

Второй этаж встретил меня просторным холлом, увешанным картинами всех размеров и жанров и уходящим вбок мрачным, неосвещённым коридором с дверями по обеим сторонам. Я, не останавливаясь, завернула в него.

Запестрели таблички с именами художников нашего города.

Табличка на следующей двери остановила мой взгляд, а ноги по инерции шагнули дальше, и я споткнулась на ровном месте, да так, что только чудом не пропахала дощатый пол, давно не знавший ремонта, своим скульптурным точёным носом – но в последний момент успела ухватиться за старомодную ручку-скобу.

«Мастерская народного художника А.Г. Лавровского».

Плохо прибитая скоба в моих пальцах дрогнула, и дверь бесшумно приоткрылась.

Оглянувшись по сторонам сужающегося тёмного коридора и по-прежнему не увидев ни единой живой души, я быстро, как юркая рыбка, вплыла внутрь.

Мастерская Лавровского тоже была пуста.

Тусклый день проникал в большое помещение сквозь запылённое окно, проливая странную сумеречную бледность на бесконечные ряды картин – висящих и выстроенных вдоль стен прямо на полу – больших, маленьких, в рамках и без, старых, новых, законченных и недописанных. Посреди мастерской величественно стоял на трёх ногах заляпанный красками мольберт.

Я пересекла мастерскую и начала бродить вдоль стен, задрав голову вверх, с замиранием сердца разглядывая натюрморты, пейзажи и портреты. Стиль Лавровского мне понравился – мягкие линии, приглушённые сочетания цветов, удивительная точность деталей и теплота, сквозившая от его работ. От его летних фруктов на деревенской скатерти, солнечного луга или домика, выглядывающего из-под цветущих ветвей сирени.

Несмотря на пронзительный рассказ отца, на его жгучую ненависть и разрушительную боль, я чувствовала необъяснимое влечение к Лавровскому. Подойдя поближе к одной из картин, коснулась прохладного шершавого полотна ладонью.

И снова мне вдруг показалось, что во всей этой истории замешана именно Ива, его дочь – тихая, робкая, скромная, с дьяволом, пляшущим на дне сердца. Ведь если хорошенько вдуматься, то вдруг становится ясно, что Ива обладает очень сильным и волевым характером. Ей, тихоне-заучке с очками на носу, я, забравшись с сигаретой на подоконник, рассказывала, кто и как признавался мне в любви, а она, та, которую никто никогда не любил, невозмутимо слушала. Кто знает, какие бури бушевали у неё внутри? Кто знает, сколько раз она, глядя мне прямо в глаза, говорила совсем не то, что думала…

Блуждая взглядом по картинам, перетекая из одного сюжета в другой, я незаметно дошла до угла возле окна и остановилась как вкопанная перед самой последней маленькой картиной в поблекшей рамке.

Со старого портрета на меня смотрела весело улыбающаяся Яна.

На ней была синяя обтягивающая кофточка с V-образным вырезом и светло-серая юбка-карандаш, заканчивающаяся уже за рамой, где-то в воображении. Яна выглядывала из-за мольберта, держа в хрупкой руке длинную узкую кисточку.

Подпись на прикреплённой к раме потёртой этикетке гласила: «Портрет моей ученицы Яны Лесковой».

Этикетка была написана от руки, и я без труда узнала тот же каллиграфический почерк, которым была подписана картина Бенедетти:

«Моей дорогой дочери. Андрей Л.»

Я остолбенела, невольно сдвинув брови. Ученицы?

Похоже, портрет был написан довольно давно – во-первых, потому что в названии фигурировала девичья фамилия Яны, а во-вторых, на вид ей было не больше семнадцати лет.

Пронзительный звонок внутри сумки взорвал тишину в безмолвном филиале Дома художников, выведя меня из оцепенения.

Номер был незнаком, но я не сомневалась, что это Холодов. Юный шантажист оказался весьма пунктуален. Простенькие ходики на стене, висящие между лесным пейзажем и натюрмортом с сочными абрикосами, как раз сдвинули обе стрелки в одну – 14:10.

Сжав зубы, я оценила положительное качество жадного курьера – по нему можно было сверять время!

– Вы подумали над моим предложением, Флора Филипповна? – спросил он как сотрудник банка, предлагающий выгодный кредит.

В ответ я отчётливо послала его на три буквы и немедленно нажала на опрокинутую трубку.

Время пошло.

На часах по-прежнему было четырнадцать десять. Важная беседа с курьером ресторана «Город мечты» заняла ровно семь секунд.

– Это кто тут без спросу шастает? – вдруг раздался тихий, незлой голос за моей спиной, и я отпрянула от неожиданности.

За спиной высилась бабулька гренадёрского роста, очевидно припозднившаяся вахтёрша, с повязанным на голове чудесным расписным платком.

– Какая прелесть… – невольно восхитилась я. – Какие цвета…

– Авторская работа, – улыбнулась она с довольным видом. – Подарок художницы Лены Яшиной. А вы кто? Вы кого-то ищете?

– Нет, я… Просто зашла… – смешалась я. На ум не приходило ничего внятного. Юная Яна укоризненно глянула на меня с собственного портрета.

– Вы находитесь в мастерской художника Андрея Лавровского! – оповестила бабушка тоном профессионального экскурсовода. – Можете посмотреть работы, – великодушно разрешила она. – Он двери не запирает… не запирал… Пожалуйста, смотрите!

– Да? Можно прямо вот так зайти с улицы и посмотреть?! – изумилась я, стягивая с головы шапку и засовывая её в рюкзак.

– Можно, конечно, – проследила за моими движениями бабушка. – У нас в большом холле часто проходят разные выставки, а потом посетители любят заглядывать в мастерские – им интересно, как работает художник, как рождается его живописное полотно… А Андрей Георгиевич… Вы, наверно, слышали… – Её грубоватый голос дрогнул, зазвенел, и в нём послышались слёзы. – Ужас, до сих пор не могу поверить!

Дрожь невольно охватила меня.

– На каждом углу только и твердят – Яна Веденеева его ударила топором, была его любовницей… Большего вздора я в своей жизни не слышала! – закончила бабулька в платочке с таким пылом, что я даже удивилась, что в конце она не рубанула кулаком по стене.

– А вы знаете Яну? То есть… – спохватилась я. – Я слышала эту историю, про убийство в каком-то посёлке. Так это он и есть, этот художник, в чьей мастерской мы находимся?

– Да, это его мастерская – Андрей Георгиевич добрейшей души человек… Был… – Она горько всхлипнула. – А Яна вовсе не любовница ему – она его ученица! Уже много лет берёт уроки живописи. Я частенько её здесь вижу – кстати, вот за этим мольбертом она и работает. А вот и портрет её, видите? – Она указала в угол крепким мозолистым пальцем. – Могла ли эта хрупкая, трепетная девочка наброситься с топором на своего любимого учителя, наставника? Вот скажите – могла?

А я могла?.. – Всё тот же вопрос, мучительный, терзающий, безответный.

– И в ту ночь, с семнадцатого на восемнадцатое января, знаете, где она была? – продолжила вахтёрша, не дожидаясь моего ответа.

– Не знаю… – попятилась я.

Она приблизила ко мне узкое веснушчатое лицо и выдохнула короткое слово:

– Здесь! Всю ночь рисовала, до самого утра! Одна. Пришла вечером, часов в семь, и писала до шести утра. Я могу засвидетельствовать, если спросят!

– Здесь?.. В ночь на восемнадцатое? Вы уверены?

– Конечно, уверена. Я дежурила, сторожила в ночь. Яна всю ночь была здесь! – распалилась сторожиха.

В этот момент я поняла – тогда, на аллее, в пакете Яна несла свои рисунки: наброски, этюды или что там ещё.

– Вот вы говорите – могу засвидетельствовать, если спросят! – осмыслив сказанное, отчаянно заговорила я. – Но ведь они не спросят! Откуда они знают, что вас нужно спросить? Вам надо самой идти в полицию, если хотите её спасти!

– Так я пошла бы не задумываясь, – охладила мой пыл бабушка-гренадёр, – если бы Яна хоть слово об этом произнесла. Новости смотрите? Она ведь не говорит, что у неё – как это?.. – Она пошелестела пальцами, подыскивая нужное слово. – А! Железное алиби. Почему она молчит?

Я тоже задумалась.

– И почему?

– Вот! – выстрелила в меня пальцем вахтёрша. – Мужа своего боится. Если он узнает, что она тут ночь провела, то будет дальше выяснять. И выяснит, что таких ночей и дней было множество. Сможет он тогда поверить, что они с Андреем Георгиевичем не были любовниками?

Я растерянно пожала плечами:

– Но ведь и сейчас есть какие-то совместные фото, переписка…

– Одно дело фото, и смотря ещё какая переписка, – веско заявила сторожиха. – Мужу её вряд ли дадут прочитать. А ночь в мастерской – это, считай, развод и девичья фамилия…

– Верно… – задумчиво протянула я. – А она точно не любовница?

– Она у него ещё в художественной школе училась. Какая любовница?! Любовников, поверь мне, детка, сразу видно. Их глаза выдают, жесты. Это психология. А я по первой профессии искусствовед, а по второй – психолог. Здесь любовниками даже не пахнет.

Я с удивлением взглянула на неё.

– Ну сейчас-то я уже на пенсии, – ответила она на мой невысказанный вопрос.

Я кивнула.

– Ясно.

«Ясно» относилось не к пенсии, а к ситуации с Яной. Мне действительно стало ясно, что бывший искусствовед и психолог абсолютно права.

Задумавшись, я не заметила, что в свете, струящемся из окна, она внимательно приглядывается ко мне.

– А ты, между прочим, на Андрея Георгиевича похожа, – настиг меня её удивлённый вывод. – Что-то неуловимое во взгляде, в улыбке… Разрез глаз… Ты ему не родственница?

– Нет… – поспешно произнесла я. – Я здесь совершенно случайно.

– А как тебя зовут?

Сделав над собой усилие, я непринуждённо улыбнулась.

– Благодарю вас за возможность прикоснуться к прекрасному… Мне уже пора.

Оставив вахтёршу в некотором недоумении, я натянула шапку и стремительно покинула мастерскую народного художника Лавровского.

Выйдя из филиала Дома художников, я зашла за угол, прислонилась к стене и закурила.