Верность сестер Митфорд

Лондон, Англия

Я веду своей новой авторучкой «Монблан Майстерштюк» по плотной писчей бумаге оттенка слоновой кости, и в спальне слышится чарующий шорох. Этот звук намного приятнее, чем звон кастрюль на кухне, где хозяйничает горничная Мэри, или сердитое хлопанье входной двери, когда Питер отправляется «на работу» или куда он там уходит каждый день, делая вид, что трудится. Какое облегчение — взять ручку и заглушить эти неприятные звуки, погрузившись в историю Леди Олдерли, такую далекую от вечно тлеющих супружеских ссор и нескончаемых тревог из-за операции от бесплодия, которая уложила меня в постель на две недели.

Я возвращаюсь к «введению» для книги. Как трудно собрать воедино все богатство тем, произрастающих из жизни Марии и ее невестки Генриетты, за которых я испытываю непреодолимую семейную гордость. Боже, моя родственница леди Стэнли основала Гиртон-колледж в Кембридже в 1869 году, чтобы дать женщинам возможность получить образование мирового уровня. Как моя семья прошла путь от такого возвышенного взгляда на женщин и образование до отказа моих собственных родителей отправлять нас, девочек, в какое-либо учебное заведение, сделав исключение только для Юнити, лишь бы сбыть ее из дома? Уму непостижимо.

Закрыв на мгновение глаза, я спрашиваю себя, почему прошлое семьи Стэнли так отзывается во мне? И ответ приходит. Меня привлекают спокойные, устойчивые политические взгляды, какими бы старомодными и основанными на аристократическом превосходстве они ни были. Меня трогает, что решения принимались исходя из желания достойно заботиться о гражданах, в том числе женщинах. Это так не похоже на сегодняшние хаотичные, переменчивые политические метания между идеологиями, когда из-за страха финансовых потерь люди отказываются и от здравого смысла, и от альтруизма. Может, я обожаю писать «Леди Олдерли», потому что тоскую по ушедшей, давно исчезнувшей Англии? Не думала, что я такая ретроградка.

Размашисто ставлю точку в заключительном предложении на последнем листе бумаги в стопке. Кладу ручку на столик, который пристроила на коленях, разглядываю ее черную эмалевую и платиновую поверхность и качаю головой, вспомнив, что я чуть не вернула этот неожиданно прекрасный рождественский подарок Питеру.

— Ты купил мне «Монблан Майстерштюк»? — воскликнула я, увидев ручку немецкого производства. — Еще бы нацистскую свастику положил под рождественскую елку, украсив бантиком.

Даже Муля и Пуля, не большие поклонники Питера, цыкнули на мою колкость в канун Рождества, подтолкнули извиниться и принять подарок. Честно говоря, я сорвалась скорее из-за того, что он опять где-то пьет и пропадает ночами, чем из-за рождественского подарка, произведенного в Германии. Думаю, он все еще не простил меня, а я не простила его. Но он мне все еще нужен. Хотя бы ради ребенка.

Я тянусь с кровати за новой пачкой бумаги, и в области таза меня пронзает боль. Я в панике хватаюсь за живот. Неужели я повредила себе этим неосторожным движением? После выскабливания, которое мне сделали, чтобы справиться с бесплодием, мне нужен отдых и покой для восстановления, так сказал врач. Я спросила, можно ли мне писать, сидя в кровати со столиком на коленях, он отмахнулся, мол, от этого занятия вреда не будет. Но доктор недооценил, как мечется мой беспокойный, подвижный ум и как тянется за ним тело.

Боль утихает, а вместе с нею и страх. Я напоминаю себе, что доктор предупреждал — будут тупые, ноющие боли, а порою и резкие, но они пройдут и все будет хорошо. Должно стать хорошо.

Глубоко вздохнув, я кладу на столик свежий лист бумаги и снова начинаю писать. Меня прерывает стук в дверь спальни, Мэри окликает:

— Мэм?

— Да? — отвечаю я, изо всех сил стараясь не выдать голосом раздражения.

— Простите за беспокойство, но к вам посетительница.

— Посетительница? — Вчера никто не звонил мне, чтобы предупредить. С другой стороны, «золотая молодежь» никогда ничего не планирует. Хотя они уже не так и молоды, о чем я и напомнила Ивлину и Энтони Пауэллу, заходившим пару дней назад. Они поежились от укола, но смолчали, потому что так и есть. Ивлин, войдя в комнату, первым делом раскритиковал мое решение сделать операцию от бесплодия, ведь она может навеки привязать меня к несносному Питеру. «На твоем месте я бы поискал мужчину получше» — вот что он сказал, он всегда так думал. Его слова задели меня, в основном потому что это правда.

— Кто там? — спрашиваю я. — Ваша сестра.

А нельзя ли чуть конкретнее, в конце концов у меня пять сестер, есть из кого выбрать?.. Но я знаю, что нельзя выказывать раздражения, мы и так постоянно испытываем терпение Мэри. И мы не можем провоцировать ее уйти. В самом деле, мы едва можем позволить себе прислугу на наш единственный доход — мои писательские гонорары.

Дверь спальни открывается, и входит Диана, как всегда блистательная. Я так потрясена ее появлением здесь, в моем маленьком доме, что теряю дар речи. Я не видела ее уже несколько недель, с конца декабря, со дня свадьбы Памелы с Дереком Джексоном, этим человеком эпохи Возрождения, который одинаково увлечен физикой, верховой ездой и фашизмом. Но там мы с сестрой едва ли обменялись и парой фраз. Приглашенных было так много, что Диана легко ускользнула от меня: она, по правде говоря, была очень занята, Памела часто обращалась к ней, они очень сблизились в последнее время с Памелой на почве симпатий Дерека к фашизму. К тому же на свадьбе люди только и говорили, что о шокирующем отречении короля от престола из-за любви к миссис Симпсон: такое даже вообразить было невозможно. «Кто отказывается от трона ради женщины?» — казалось, это был главный вопрос.

— Нэнси, — произносит Диана вместо приветствия своим шелковистым голосом. Я всегда могу догадаться о ее чувствах ко мне по имени, которым она меня называет. Прозвища «Нэнс» я не слышала от нее с тех пор, как опубликовала «Потасовку», почти два года. Она по-прежнему считает, что я ее предала.

— Диана, какая нежданная радость, — осторожно говорю я.

— Муля рассказала мне о твоей операции, и я решила заскочить, посмотреть, как у тебя дела, раз уж я в Лондоне. Ведь Муля и Пуля уехали в Германию с Юнити на ее новой машине.

Меня так и подмывает спросить Диану, почему она не присоединилась к ним — она же то и дело катается в Германию, — но я придерживаю язык. Этот визит — неожиданная и очень желанная оливковая ветвь, и я не хочу, чтобы воссоединение закончилось, не начавшись. Я скучаю по любимой подруге детства. И напоминание о наших политических разногласиях наверняка все разрушило бы.

— Мне очень приятно. — Я обвожу рукой комнату, затем указываю на свой халат. — Как видишь, иду на поправку.

Она мельком глядит на постель, затем на меня — без слов спрашивает разрешения присесть. Я киваю, и она изящно опускается на край кровати. Даже это едва заметное движение матраса отзывается болью в моем животе, я морщусь.

— Как ты, Нэнс?

От этого ласкового прозвища у меня на глаза наворачиваются слезы. Я тереблю завязки своего шелкового халата, чтобы не встречаться с ней взглядом.

— Все идет по плану, — отвечаю я и меняю тему. — Скучаю по твоим мальчикам. Им нравится ваш новый дом?

Я удивилась, узнав, что они поселились в Вуттон-Лодже, поместье в далеком Стаффордшире: Северная Англия далеко не центр светской жизни, а Диана привыкла блистать. Но, наверное, Мосли так удобнее добираться по делам в Манчестер, а то, что он оказался подальше от других женщин, вполне устраивает Диану.

Она тут же буквально засветилась:

— Они тоже скучают по тебе. М полюбил ловить форель в окрестных озерах.

При упоминании Мосли лицо ее становится мечтательным. Поразительно, как этот человек продолжает держать в подчинении мою прекрасную, непроницаемую сестру! Что в нем такого особенного?

— Такое наслаждение — наблюдать, как он пусть ненадолго сбрасывает с себя тяжкий груз лидерства.

Я не уточняю, что спрашивала о Джонатане и Десмонде, а не о Мосли, и что Мосли меня ни капельки не волнует. Я удерживаюсь от колкостей и все-таки перевожу разговор на племянников:

— Мальчикам там нравится?

— Они наслаждаются лесами, полями в колокольчиках, по которым можно мчаться верхом или бродить осенью и весной, и снежными холмами, с которых можно кататься на санках зимой, — отвечает она с блаженной улыбкой.

— Звучит идеально. А ты как? Приятно вернуться к природе, которой мы так наслаждались в детстве? — с улыбкой спрашиваю я.

Она улыбается в ответ:

— Мне нравится бывать там. Но в последнее время я много путешествую. Помогаю М в его делах.

Диана имеет в виду свои поездки в Германию? Она ездит только туда да на летние каникулы на Средиземное море. Интересно, что она называет свои поездки в Германию работой: раньше она притворялась, будто ездит в Мюнхен присматривать за Юнити. Тревожный звоночек, напоминающий мне о странном разговоре с Уинстоном. Уж не подтверждение ли это его подозрений? Мои сестры на самом деле так привязаны к Германии не только из-за странного увлечения фашизмом? Со времени того разговора ставки еще больше выросли, поскольку Германия собирает союзников: сначала Италия в октябре, а затем в ноябре Япония.

Я пристально всматриваюсь в свою сестру, ее ледяную красоту, ее загадочную полуулыбку. Если я продолжу свое тайное расследование, придется быть осторожной. Сфинкс всегда славилась тем, что яростно охраняла свои секреты.

4 января 1937 года