Верность сестер Митфорд

Уиком, Англия

Прибытие поезда снова откладывается, я тоскую в коттедже Олд-Милл близ Свинбрука, единственной собственности, что осталась у Мули и Пули помимо Инч-Кеннета, а от аренды на Ратленд-Гейт они скоро откажутся. Я знаю, что не вправе жаловаться на долгие часы ожидания. Мне не пришлось ехать в это путешествие: вместе с Мулей отправилась Дебо. Судя по телеграммам, поездка из Лондона в швейцарский Берн и обратно была совершенно ужасной. Срывались пересадки с поезда на поезд, переправу на лодке через Ла-Манш пришлось ждать два дня, вдобавок машина скорой помощи сломалась по дороге. Не говоря уже об опасностях военного времени, которые угрожали всю дорогу, и о репортерах, которые преследовали Мулю и Дебо на каждом шагу. Но другого способа вернуть Юнити домой не было.

Мы мучительно ждали ее возвращения с тех самых пор, как узнали, что Юнити попала в больницу. Казалось, время почти остановилось, особенно после того, как меня перевели из группы противовоздушной обороны в пункт первой помощи возле Паддингтонского вокзала — у меня появилось еще больше праздных часов. Хотя «Голубиный пирог» отвлекал меня от мыслей о Юнити, рассказ о капризной молодой аристократке, ставшей волонтером в военное время и борющейся со шпионами в собственном окружении, заставил меня задуматься о масштабах и характере Дианиной измены. Не говоря уже о ее роли в «самоповреждении» Юнити. Не слишком ли эта книга автобиографична в текущих обстоятельствах, чтобы публиковать ее? А если я так сильно беспокоюсь, что готова, пусть и завуалированно, писать о содеянном ею, то что мне мешает передать документы про радио Уинстону? Неужели я надеюсь, что Диана изменится или станет изгоем, и тогда мне не придется этого делать? Или во мне говорит верность сестре, которая, боюсь, утратила всякую верность своей семье и стране?

Сворачивая бинты и описывая вымышленных немецких шпионов, я одновременно раздумываю, как вести себя со шпионами в реальной жизни — так я проводила время. До сочельника. Телефонный звонок от Яноша фон Алмази раздался во время рождественского ужина, когда подали пудинг, и стал лучшим подарком. Он позвонил моим родителям на Ратленд-Гейт, чтобы сказать: Гитлер организовал перевод Юнити из Германии в больницу в нейтральной Швейцарии. Более того: Юнити наконец-то окрепла настолько, что может вернуться домой.

Это была первая надежная новость о Юнити с момента той октябрьской телеграммы. Пуля расплакался от счастья и выпил немало вина в честь этого, и лишь потом испугался, что Юнити могут арестовать, когда она ступит на английскую землю. Сочтут ли ее военной преступницей из-за ее преданности нацистам? Пуля отправил срочный запрос старому знакомому Оливеру Стэнли, государственному секретарю по военным вопросам; если Юнити вернется лишь для того, чтобы угодить в тюрьму, то лучше ей оставаться в Швейцарии, рассудил он. И лишь уверившись, что нездоровье оградит ее от суда и тюрьмы, семья снарядила экспедицию за Юнити.

Сумерки окрашивают заснеженный пейзаж в розовый цвет, я наконец слышу шорох шин по гравию подъездной дорожки коттеджа Олд-Милл. Я прекращаю бесконечно поправлять больничную кровать, которую поставила в гостиной, чтобы Юнити не пришлось подниматься по лестнице, и бегу к двери. Натягиваю самое плотное шерстяное пальто, чтобы защититься от пронизывающего холода, выхожу на улицу. Машина скорой помощи сбавляет скорость, затем останавливается, из нее выбираются Муля и Дебо, а потом и Пуля, который присоединился к ним по дороге. Широкие задние двери автомобиля распахиваются, я спешу к ним, чтобы помочь.

Муля и Пуля топчутся у дверей, рядом с ними шофер и медсестра, которую я сначала не заметила, Дебо держится в стороне. Глаза ее покраснели, под ними залегли черные круги. Я никогда не видела, чтобы моя уравновешенная, жизнерадостная младшая сестра выглядела такой несчастной. Что случилось в дороге? Или Дебо в отчаянии из-за Юнити, а не из-за путешествия?

Она тянется к моей руке и сжимает ее с неожиданной силой.

— Если бы только Декка была здесь. Она всегда была такой сильной, и она смогла бы достучаться до Юнити, как ни одна из нас, — шепчет она, и я ощущаю, что мне тоже не хватает Декки. Как жаль, что потеря крошки-дочери и отвращение к европейской политике вытолкнули ее в Америку. Но, отмечаю я с облегчением и долей презрения, Диана не приехала, отговорившись напряженным графиком своего многочисленного семейства и переездом.

— Все так плохо? — шепчу я в ответ. — Хуже и представить сложно.

От слов Дебо меня пробирает дрожь. Она редко преувеличивает.

Муля и Пуля расступаются, и я могу теперь заглянуть в скорую помощь, где медики готовят носилки, чтобы перенести сестру в дом. Поначалу все, что я вижу, — это матрас и куча смятых белых простыней на нем.

Но потом водитель и медсестра поднимают носилки, и я понимаю, что под простынями лежит тело. Когда они проносят его мимо меня, из складок выглядывает лицо Юнити. По крайней мере, мне кажется, что это Юнити.

Изможденные, впалые щеки. Спутанные, коротко остриженные волосы. Пожелтевшие зубы. Безжизненные, пустые голубые глаза, которые, кажется, неспособны встретиться с моими. Неужели это и правда Юнити, моя рослая, решительная сестра? Девочка, которая всегда знала, что по ней, а что нет, и действовала как считала нужным, пусть ее и исключили за это из двух школ. Дебютантка, которая никогда не боялась быть не такой как все, даже если это означало принести на бал ручную крысу. Женщина, которая благодаря своему упорству и настойчивости наладила отношения с Гитлером, какими бы злосчастными они ни были. Сестра, чья преданность семье была безгранична и превосходила ее приверженность даже политике.

Я смотрю на Дебо с недоверием и ужасом. Она кивает и крепче сжимает мою руку.

— Понимаю тебя, — шепчет она единственное, что можно сказать в утешение.

— Ее невозможно узнать.

— И это не она, Нэнс. Юнити, которую мы знали, больше нет. Когда она выстрелила в себя из пистолета и пуля застряла у нее в мозгу, наша Юнити исчезла. — Голос Дебо звучит сдавленно, и мне кажется, что она едва сдерживает рыдания. — Медсестра сказала мне, что Юнити еще раз пыталась покончить с собой в больнице, проглотив свой чертов золотой значок со свастикой.

— О боже! — Я невольно зажимаю рот ладонью. Затем она добавляет:

— Можешь поверить, что сам Гитлер организовал ее перевод в Швейцарию? И оплатил ее больничные счета?

— Это меньшее, что он мог сделать! — взрываюсь я.

Слезы текут по моему лицу и замерзают на щеках. Отчаяние овладело мной, но его уже вытесняет гнев. Случилось бы это все с Юнити, если бы Диана, зная ее склонность к крайностям, не отвезла ее в Мюнхен, а потом годами не сталкивала бы в одержимость ради собственной выгоды? Кого еще Диана могла бы заманить на разрушительный фашистский путь, дай ей волю? Могут ли Диана, Мосли и их презренный БСФ растоптать не только Юнити, но и Великобританию, превратив ее в марионетку в руках их драгоценного Гитлера?

Чем сильнее я плачу, тем крепче моя решимость. Я готова к тому, чего надеялась избежать. Этот шаг гораздо серьезнее, чем передача составленных мною списков поездок Юнити и Дианы в Германию и имен нацистских чиновников, с которыми они встречались, а также конспектов их упоминаний о Гитлере. Это еще более дерзко, чем заставить одну из нянь Дианы шпионить за ней и делиться со мной всем важным, чтобы я потом рассказала об этом людям Уинстона. Я передам Уинстону документы о проклятой радиостанции.

3 января 1940 года