Напоминание о нем

11

Кенна

Я никогда не видела фотографии Диэм. Не знаю, похожа ли она на меня или на Скотти. Голубые у нее глаза или карие? Такая же открытая улыбка, как у ее отца? Смеется ли она так, как я?

Счастлива ли она?

Это моя единственная надежда. Я так хотела, чтобы она была счастлива.

Я полностью доверяла Грейс и Патрику. Я знаю, что они любили Скотти, и, очевидно, любят Диэм. Они полюбили ее еще до того, как она родилась.

Они начали борьбу за опеку над ней в тот же день, как им сообщили, что я беременна. У младенца еще не развились полноценные легкие, а они уже боролись за его первый вздох.

Я проиграла борьбу за опеку еще до рождения Диэм. У матери не так много прав, если она приговорена к нескольким годам тюрьмы.

Судья решил, что из-за всей ситуации и из-за горя, которое я причинила семье Скотти, он не может с чистой совестью удовлетворить мою просьбу о праве на посещения. И он не станет заставлять родителей Скотти поддерживать связь между мной и моей дочерью, пока я нахожусь в тюрьме.

Мне сказали, что я могу подать прошение в суд о восстановлении родительских прав после освобождения, но, поскольку меня лишили этих прав, вероятно, тут нельзя ничего поделать. Между рождением Диэм и моим освобождением прошло почти пять лет, так что никто не может да и не будет мне помогать.

У меня осталась только иллюзорная надежда, которую я, как ребенок, пыталась удержать в руках.

Я молилась о том, что родителям Скотти просто нужно время. Я наивно предполагала, что они рано или поздно поймут, что я нужна Диэм.

Пока я жила в изоляции от мира, я не могла ничего поделать, но теперь, когда я вышла, я долго и всерьез думала о том, как должна поступить. Я понятия не имела, чего мне ожидать. Я даже не знала, что они за люди. Я видела их только однажды, когда мы встречались со Скотти, и эта встреча прошла не слишком удачно. Я пыталась найти родителей Скотти в Сети, но их данные были скрыты. Я не смогла обнаружить ни единой фотографии Диэм. Я даже просмотрела профили всех друзей Скотти, чьи имена смогла вспомнить, но многих забыла, да и все равно их данные тоже оказались скрытыми.

Я очень мало знала про жизнь Скотти до нашей встречи и не прожила с ним настолько долго, чтобы как следует узнать его семью и друзей. Шесть месяцев из двадцати двух лет его жизни.

Почему все данные его близких закрыты? Из-за меня? Они боятся, что случится именно это? Что я появлюсь? Что стану надеяться стать частью жизни своей дочери?

Я знаю, что они ненавидят меня, и у них есть полное на это право, но часть меня все равно живет с ними последние четыре года в Диэм. Я надеялась на то, что через мою дочь они найдут в себе хотя бы толику прощения для меня.

Время лечит все раны, верно?

Вот только я нанесла им не просто рану. Я нанесла им увечье. Такое тяжелое, что с большой вероятностью его никогда нельзя простить. Но очень трудно не цепляться за надежду, когда все, что я могла — это жить в ожидании этого момента.

И он либо починит меня, либо уничтожит окончательно. Другого не дано.

Еще четыре минуты, и я узнаю.

В этот момент я нервничала больше, чем тогда, в суде, пять лет назад. Я стиснула в руке резиновую морскую звезду. Это единственная игрушка, которая продавалась на заправке возле моего дома. Я могла бы попросить таксиста заехать в большой универмаг, но оба находились в городе в другой стороне от места, где, как я надеялась, до сих пор живет Диэм, а я не могла позволить себе длинных поездок на такси.

После того как меня наняли на работу в магазине, я пошла домой и поспала. Я не хотела приходить к Грейс и Патрику, пока Диэм там не было, а если Эми права и у Леджера нет своих детей, то разумно предположить, что девочка, которую он тренирует в бейсбол — моя дочь. И судя по тому, сколько «Гаторейда» он покупал, он готовился к долгому дню со многими командами, что, используя дедуктивный метод, говорит нам, что Диэм еще несколько часов не вернется домой.

Я ждала, сколько могла. Я знала, что бар открывается в пять, следовательно, Леджер, скорее всего, отвезет Диэм домой раньше пяти. Я не хотела, чтобы он был там, когда я приду, и рассчитала так, чтобы такси привезло меня туда в пять пятнадцать.

Я не хотела приезжать позже, потому что не хотела появиться, когда они будут ужинать или потом, когда она ляжет спать. Я стремилась сделать все правильно. Я не хотела сделать ничего, что могло бы заставить Грейс и Патрика бояться меня больше, чем они, наверное, и так боялись.

Я не хотела, чтобы они велели мне уйти до того, как я хотя бы выскажу им свою просьбу.

В идеальном мире они открыли бы мне дверь и позволили бы мне встретиться с моей дочерью, которую я даже никогда не держала в руках.

В идеальном мире… Их сын все еще был бы жив.

Я подумала, что же я увижу в их глазах, когда появлюсь у них на пороге. Шок? Ненависть?

Насколько сильно Грейс может ненавидеть меня?

Иногда я пытаюсь поставить себя на ее место.

Я пытаюсь вообразить себе степень ее ненависти ко мне — как все это должно восприниматься с ее стороны. Иногда, лежа в постели, я закрываю глаза и пытаюсь оправдать все причины, по которым эта женщина старается удержать меня подальше от моей дочери, чтобы не возненавидеть ее в ответ.

Я думаю: Кенна, представь, что ты — Грейс.

Вот прекрасный молодой человек, которого ты любишь больше жизни, больше, чем все на свете. Он красивый, он состоявшийся. Но, что еще важнее, он добрый. Все говорят об этом. Другие родители мечтают, чтобы их дети походили на него. Ты улыбаешься, потому что гордишься им.

Ты гордишься им, даже когда он приводит домой новую подружку, которая слишком громко стонет посреди ночи. Подружку, которая разглядывает комнату, пока все молятся перед обедом. Подружку, которую ты ловишь в одиннадцать вечера с сигаретой во дворе, но ничего не говоришь ей; ты просто надеешься, что она скоро надоест твоему прекрасному сыну.

Представь, что тебе звонит сосед твоего сына по квартире, спрашивая, не знаете ли вы, где он. Он должен был рано утром прийти на работу, но по какой-то причине не явился.

Представь, как ты волнуешься, потому что твой сын всегда приходит куда надо.

Представь, что он не отвечает на мобильный, когда ты звонишь, чтобы узнать, почему он не вышел на работу.

Представь, как идет время и ты начинаешь паниковать. Обычно ты чувствуешь его, но сегодня это не удается. Ты полна страха, а места для гордости не остается.

Представь, что ты начинаешь звонить. Ты звонишь в университет, звонишь ему на работу, ты бы позвонила даже его подружке, на которую тебе наплевать, если бы знала ее телефон.

Представь, что ты слышишь, как захлопывается дверь машины, и с облегчением выдыхаешь только затем, чтобы упасть на пол, увидев полицейского возле своей двери.

Представь слова вроде «Мне очень жаль», «несчастный случай», «машина разбита» и «не выжил».

Представь, что ты не умерла в эту минуту.

Представь, что тебе пришлось жить, и пережить этот ужасный вечер, и проснуться на следующий день, и тебя попросят опознать тело сына.

Его безжизненное тело.

Тело, которое ты создала, в которое вдохнула жизнь, которое выросло у тебя внутри, научилось ходить, говорить, бегать и любить других.

Представь, что касаешься его холодного, ледяного лица, твои слезы падают на полиэтиленовый мешок, в который его засунули, молчаливый крик застывает в горле, а потом возвращается к тебе в ночных кошмарах.

А ты все живешь. Как-то.

Как-то живешь без той жизни, которую ты создала. Скорбишь. У тебя не хватает сил даже организовать его похороны. Ты не можешь понять, как же твой сын, добрый, идеальный сын мог оказаться таким безрассудным.

Ты в таком отчаянии, но твое сердце продолжает биться, снова и снова напоминая тебе обо всех ударах сердца, которых уже не ощутит твой сын.

Представь, что все еще хуже.

Только представь.

Представь, как ты думаешь, что ты уже на самом дне, и тут ты видишь новый утес, с которого тебе предстоит упасть, когда тебе говорят, что твой сын даже не сам вел машину, слишком быстро вылетевшую тогда на обочину.

Представь, что тебе говорят, что в аварии виновата она. Девчонка, которая курила, не закрывала глаз во время молитвы и слишком громко стонала у тебя в доме.

Представь, что тебе говорят, что это она так неосторожно и зло обошлась с жизнью, которую ты создала.

Представь, что тебе говорят — она бросила его там. Говорят «убежала с места аварии».

Представь, тебе говорят, что нашли ее на следующий же день в постели, с похмелья, перепачканную землей, грязью и кровью твоего сына.

Представь, тебе говорят, что у твоего идеального сына был идеальный пульс, и он мог бы прожить идеальную жизнь, если бы только попал в аварию с другой, идеальной девушкой.

Представь, что ты понимаешь, что этого не случилось.

Он же даже не умер. По их оценке, он прожил еще шесть часов. Он прополз несколько метров в поисках тебя. Нуждаясь в твоей помощи. Истекая кровью. Умирая.

Часами.

Представь, что ты узнаешь, что та девица, которая слишком громко стонала и курила в одиннадцать вечера у тебя во дворе, могла спасти его.

Один телефонный звонок, которого она не сделала.

Три цифры, которые она так и не набрала.

Она отсидела за его жизнь пять лет, а ты растила его целых восемнадцать и еще четыре любовалась, как он живет сам по себе, и, может, могла бы делать это еще лет пятьдесят, если бы она не прервала это.

Представь, что после всего этого тебе надо жить дальше.

А теперь представь, что эта девица… Та, про которую ты надеялась, что она надоест твоему сыну… Представь, что после всего, что она тебе причинила, она решает снова появиться в твоей жизни.

Представь, что ей хватает наглости постучаться к тебе.

Улыбнуться тебе в лицо.

И спросить о своей дочери.

Ожидая, что ей позволят стать частью крошечной прекрасной жизни, которая чудом осталась после твоего сына.

Просто представь все это. Представь, что тебе пришлось посмотреть в глаза девице, бросившей твоего умирающего сына ползти по дороге, пока она спала в своей постели.

Представь, что бы ты сказала ей после всего этого.

Представь, как бы ты хотела причинить ей ответную боль.

Очень легко понять, почему Грейс меня ненавидит.

И чем ближе я к их дому, тем больше начинаю себя ненавидеть.

Я даже не понимала, почему я иду сюда, не подготовившись как-то получше. Это будет очень непросто, и хотя я готовила себя к этому моменту каждый день в течение пяти лет, я никогда не репетировала его по-настоящему.

Такси повернуло на бывшую улицу Скотти. Мне казалось, что меня вжимает в заднее сиденье тяжестью, которой я никогда раньше не ощущала.

Когда я увидала их дом, мой страх стал слышен. Откуда-то из глубины моей глотки вырвался звук, который изумил меня саму, и мне потребовалась вся сила, чтобы удержать слезы.

В этом доме прямо сейчас может быть Диэм.

Я сейчас пройду по двору, где она играет.

Я постучу в дверь, которую она открывала.

— Ровно двенадцать долларов, — сказал водитель.

Я вытащила из кармана пятнадцать и сказала, что сдачи не надо. Мне казалось, я выплыла из этой машины, не чувствуя себя. Это было такое странное ощущение, что я даже обернулась, чтобы убедиться, что не осталась на заднем сиденье.