Верность сестер Митфорд

Лондон, Англия

Высокий ажурный стеклянный потолок рассеивает дневной свет, и зал ресторана «Палм-корт» отеля «Ритц» залит мягким, теплым сиянием. «Неудивительно, что дамы любят встречаться за чашечкой чая здесь, а не в своих клубах», — думаю я. Теплый свет льстив, он даже дряхлой развалине поможет выглядеть на несколько лет моложе и существенно добрее, чем предполагают ее возраст и репутация. «Внешность обманчива», — думаю я, скользя взглядом по занятым столикам, стоящим среди элегантных пальмовых ветвей и мраморных колонн с золочеными капителями; я подмечаю, сколько же тут молодящихся матрон, которые без грима — само убожество.

Интересно, маскирует ли свет тонкие морщинки вокруг моих глаз и складки-марионетки вокруг рта, что я уже начинаю замечать в зеркале? Питер любит отпускать комментарии об этих приметах возраста, когда напьется. Я машинально провожу кроваво-красным ногтем по морщинам на своем лице.

«Стоп, — говорю я себе. — Ты не можешь себе позволить провалиться сейчас в переживания из-за ссор и неприятностей с Питером. Не сегодня уж точно». Сегодня день легкости и юмора, по крайней мере внешне, — иначе я не смогу убедить Диану.

Стоит мне подумать о ней, как моя прекрасная сестра входит. Хотя дамы в «Палм-корте» делают вид, будто не обращают на нее никакого внимания, гул голосов в зале меняется, и не только из-за скандальной известности Дианы, оставившей красавчика Гиннесса и идеальную жизнь с ним ради enfant terrible, британского фашиста. Кажется, будто богиня неторопливо шагает по мраморному паркету навстречу смертным. Все мы меркнем рядом с ее серебристым пламенем, когда она проходит мимо, начинается суета поправления причесок и нарядов. Привыкну ли я когда-нибудь к тому эффекту, который Диана оказывает на людей? На меня?

Я встаю, мы обмениваемся поцелуями в щеку. Интересно было бы взглянуть на нас глазами посетительниц «Палм-корта» — мой черный с ее белым.

— Как поживает Прод? — спрашивает она, пока официант разливает чай, в который Диана выжимает лимон. Время для вопроса выбрано очень обдуманно, чтобы не пришлось смотреть мне в глаза, задавая его. Неужели она надеется, что если отведет взгляд, то я разоткровенничаюсь? Сомневаюсь, что Диана хочет знать всю правду: о многом она уже догадывается, но вряд ли ей это всерьез любопытно. «Если человек не может радоваться, он должен хотя бы веселиться, не так ли? — это лучший ответ, который я могу дать, не пускаясь в слезливые жалобы, до такого я не опущусь. — И у меня есть поводы для веселья».

— Парни все еще увиваются вокруг? — Ей не нужно перечислять имена, и так понятно, что она имеет в виду Гарольда, Джона, Ивлина и остальных из числа «золотой молодежи»; вот уж интересно, не порастеряли ли мы блеска за почти восемь лет с тех пор, как получили это прозвище? Раньше приятели крутились и вокруг Дианы, пока в ее обители М не стал играть главную роль. «Золотая молодежь» и Мосли — коктейль, который не смешивается.

— Несмотря на все усилия Прода — да, мы видимся. Роуз-коттедж стал для них вторым домом. — Я отпиваю чай, надеясь скрыть, что, мягко говоря, преувеличиваю. Но я не могу удержаться от продолжения: — Возможно, именно поэтому Прод так часто уходит из дома.

Я грустно хмыкаю, и Диана обеспокоенно смотрит на меня.

— У тебя все нормально, Нэнс? Я расправляю плечи, улыбаюсь и говорю: — Вполне.

Я не допущу, чтобы меня жалела женщина, которая сама находится в весьма жалком положении. Шашни Мосли с собственной невесткой обсуждают на каждом углу, его флирт с сестрой недавно умершей жены отвратителен всем, и даже если это всего лишь слухи — всеобщее осуждение Дианы недавно сменилось жалостью.

Диана кивает. Она не верит, что у меня все нормально, да и я сама в это не верю. Но если я доверюсь ей, покажу, как мне тревожно и одиноко, я никогда не справлюсь со своей задачей. Поэтому я меняю тему, заговаривая о ее жизни.

— А как поживает Мосли?

— Очень хорошо, — отвечает она, опуская глаза. Ее щеки румянятся, и я поражаюсь, что после двух лет связи с ним, несмотря на его измены, он по-прежнему имеет над ней такую власть. Кажется, я не могу простить Питеру его блуждающего взгляда, потому что подозреваю, что блуждает не только он, но и его руки и другие части тела.

— Он не против твоих поездок в Германию? — Я уже сбилась со счета, сколько раз Диана в одиночку ездила в Мюнхен за последний год. «Бога ради, что там требует столь частого ее присутствия? Фашизма, кажется, и дома вполне хватает. Не надо ехать за границу, чтобы заразиться им», — думаю я. Эту тему мы, сестры Митфорд, и даже порою Том при всей его безудержной лояльности к Диане, часто обсуждаем в связи с Дианой и Юнити. Неужели она присматривает за Юнити? В то время как Муля воспитывала нас, мягко говоря, небрежно, Диана ведет себя так, словно она — мать Юнити, а не ее сестра, и всем нам это кажется очень странным, учитывая, что раньше эта роль нисколько ее не привлекала.

— Напротив, — отвечает она, но в подробности не вдается. Памела поспорила со мной на полфунта, что Диана не сознается, зачем ездит в Германию, и я, честно говоря, несколько обижена, что так оно и вышло. Пусть между нами, молодыми Митфорд, и существует мелочная ревность и соперничество, я считаю, что я ближе Диане, чем остальные сестры и брат. И то, что в детстве они с Томом всегда ходили парочкой, не играет роли.

— Он поддерживает твои цели? — провоцирую я ее. Если я слишком уж надавлю, чтобы вытянуть информацию, она ни за что не скажет. «Но немножко полюбопытствовать же можно?» — думаю я.

Она ничего не отвечает, просто делает глоток чая и одаривает меня своей безмятежной улыбкой. Как только она превратится в непостижимого сфинкса, ее мысли будут скрыты от меня, словно мумия под повязками, а дополнительные усилия лишь насыплют сверху еще больше песка.

Я продолжаю так, словно она мне ответила:

— С твоей стороны очень мило время от времени контролировать Бобо. Кто знает, что она может натворить, надолго предоставленная сама себе.

Смеясь, мы вспоминаем выходки Юнити во время ее дебютного сезона, особенно появление с Ратуларом на последнем балу. У Мули, должно быть, гора с плеч свалилась, когда Юнити отправилась к баронессе Ларош.

Мы ненадолго умолкаем, пока нам подливают чай, и когда официантка уходит, Диана серьезнеет.

— Ты слишком сурова к Бобо в «Потасовке».

«Вот оно», — думаю я. Вот зачем Диана позвала меня встретиться. Мой последний роман, который я отправила почитать Диане и Юнити, прежде чем сдать рукопись в издательство.

— Что ты имеешь в виду? — невинно спрашиваю я, хотя, конечно, знаю, что она имеет в виду. Я ожидала такой реакции, но не могу же я опубликовать книгу без их ведома?

— Ради бога, Нэнс. Этот нелестный портрет, образ Евгении Мальмейнс откровенно списан с Юнити, — говорит Диана.

— Я признаю, определенное сходство есть, но Бобо сказала, что ей нравится описание Евгении Мальмейнс — в том числе параллели и все остальное, — уклончиво защищаюсь я, не упоминая о ее недовольстве изображением фашизма в целом.

— Просто ты изобразила Евгению красавицей, а мы все знаем, как Юнити жаждет комплиментов. Благодаря этой лести она и смирилась с тем, как ты подала ее преданность фашизму.

— В романе она выглядит помешанной на фашизме ничуть не сильнее, чем в жизни. Она же преследует Адольфа Гитлера! Сильнее уже некуда! — восклицаю я, и матроны за соседними столиками оглядываются на нас. Я понижаю голос: — Евгения по сравнению с Юнити очень благоразумна.

Диана выпрямляется, выгибает бровь. Я вижу, что теперь она собирается выступить с речью про Мосли, и это и есть истинная причина ее недовольства «Потасовкой». Сомневаюсь, что ее сильно тревожит, как выставлен в книге двойник Юнити, но ее волнует, в каком свете выставлен Мосли и его движение. И не важно, что я старалась быть с ним поосторожнее.

— Я также против того, как ты обошлась с бедным М, — говорит она.

— Мосли нет в «Потасовке», — парирую я. — Я даже слово «фашизм» не использую и никаких атрибутов, которые могли бы навести на мысли о Мосли и БСФ.

Диана усмехается:

— Нэнс, кого ты дурачишь? Ты не слишком старалась, когда маскировала Мосли под именем капитана Джека. Можно хотя бы к БСФ отнестись деликатно? Обязательно выводить чернорубашечников Мосли под видом «джекорубашечников»? Боже, ты даже другое слово поленилась выдумать!

— «Потасовка» — это книга не о Мосли или фашизме, Бодли. Это буффонада о любви, браке и деньгах, действие которой разворачивается в дни расцвета фашизма. Это просто фон.

— Тебе не надо впрямую называть Мосли, чтобы насмехаться над ним. — Она почти в ярости, но сохраняет самообладание. Пока. Сдержанным, ледяным тоном она добавляет: — Я вынуждена настаивать, чтобы ты не публиковала «Потасовку». Я не смогу с тобой общаться, если она выйдет в свет.

Как она может просить меня об этом и так страшно угрожать мне? Неужели она не понимает, что мы с Питером балансируем на грани между выживанием и бедностью и что один неверный шаг опрокинет нас в нищету? И я не говорю о том, насколько лицемерно ее требование. Почему я не могу высказать свои взгляды, а они могут пропагандировать свою ересь всюду? Почему Декке можно проповедовать коммунистическое учение — которое прямо противоречит фашизму, — а мне мою правду высказать нельзя? И как можно судить меня за то, что я пытаюсь повлиять на людей единственным доступным мне способом — своими книгами?

Но ничего из этого я не говорю, потому что знаю, к чему приведет спор.

— Я вынуждена опубликовать эту книгу, — произношу я вместо этого. — Нам с Питером нужны деньги на жизнь. У меня нет 2500 фунтов ежегодной поддержки от бывшего мужа.

Диана вздрагивает при упоминании о щедрой сумме, которую Брайан дает ей и детям. Мне кажется жестоким упоминать еще и о щедрой финансовой помощи от Мосли. Это может оттолкнуть ее, и я стараюсь смягчить свои слова.

— В любом случае упоминания «джекорубашечников» и капитана Джека — просто шутка, это всем читателям будет ясно. Даже если они уловят связь. Подозреваю, что книга скорее привлечет людей к фашизму, чем оттолкнет от него. Но если какие-то моменты нежелательны, ты могла бы указать мне на них, и я постараюсь их вычеркнуть, — говорю я с легкой улыбкой.

Диана не улыбается в ответ. Она встает и вместо ответа пальчик за пальчиком надевает свои мягкие, блестящие кожаные перчатки.

— Я воспользуюсь твоим предложением, Нэнси, и просмотрю книгу еще раз. И если я что-то найду, мои условия остаются в силе.

14 ноября 1934 года