В лесах Пашутовки

2

Никто из нас не ожидал, что эта проблема разрешится относительно легко. И, как выяснилось, зря. Потому что одно дело — дать денег, пусть даже много, но анонимно, оставаясь в тени, не показывая властям свое лицо, и совсем другое — поставить подпись под официальной бумагой. В отличие от второго, на первое нашлось довольно много охотников, добровольцев и жертвователей, так что вскоре мы набрали необходимую сумму. Жива еще была в людях искра еврейской традиции! Возможно, ее пробудил проклятый мясник Гитлер, который резал евреев, не отличая праведника от апикойреса и выкреста. Возможно, именно он вернул нам ощущение общей судьбы, изменил тех, кто изо всех сил старался забыть о своем еврействе.

Зато, перейдя к практическим шагам, мы быстро обнаружили, что создать синагогу — это вам не волосок из молока вытащить. Двадцать евреев, двадцать пенсионеров, и у каждого — свое мнение по любому вопросу. Один полагает, что нужно снять помещение в сердце города на улице Карла Маркса. Другой, бывший архитектор Абрамович, утверждает, что безнадежно искать квартиру в таком центральном месте. Нужно, говорит он, найти небольшой домик, пусть даже барак, хорошенько его отремонтировать и приспособить под наши нужды. Ерунда! — возражает третий. Бараки сейчас только на окраинах, а мы все люди пожилые, не слишком здоровые — как доберемся до такой синагоги в час молитвы? Ведь по субботам и праздникам запрещено ездить, можно только пешком… Его перебивает четвертый — тощий еврей по фамилии Кляйнберг. Ничего не случится, вызывающе заявляет Кляйнберг, если еврей приедет в синагогу на троллейбусе! На троллейбусе?! — в ужасе кричат пенсионеры. На троллейбусе! — запальчиво отвечает Кляйнберг. Или даже на автобусе!

Но тут вскакивает со своего места Абрам Маркович, известный не только прекрасным голосом и бородавкой на подбородке, но и педантичным соблюдением всех религиозных предписаний. Коли так, кричит он, то зачем нам вообще Тора учителя нашего Моисея? Неужели мы допустим, что какой-нибудь невежда будет писать нам новые законы? Где это видано, чтобы евреи отменяли субботу?

И, конечно, Кляйнберг тоже вскакивает, выставив вперед острый кадык, и глаза его мечут молнии. Не зря, замечает он с ядовитой интонацией, в нашем местечке говорили: «Глуп, как хазан». Если кто-то назвал кого-то невеждой, то недурно было бы проверить, кто из них действительно учился и чему при этом научился! Наверно, кое-кто здесь никогда не слышал мнения мудрецов, говоривших, что предотвращение опасности для жизни важнее субботы. Наверно, этот кое-кто не читал и рассказа Давида Фришмана[55] о праведниках, которые ели в Судный день! И где — в синагоге!

«Глуп, как хазан»! Если вы полагаете, что такой человек, как Абрам Маркович, может проглотить подобное оскорбление, то вы не знаете такого человека, как Абрам Маркович! Конечно, он не может смолчать. Давид Фришман? — презрительно фыркает он. Да мало ли развелось всяких писак, которые без толку сыплют словами, как ветер песком? Слыханное ли дело, чтобы праведники нарушили пост Судного дня? Вы уверены, что такое бывает? А что касается «опасности для жизни», то не кажется ли вам, что это и вовсе курам на смех? Ну какая может быть опасность в субботней прогулке до синагоги?

Абрам Маркович, как всегда, ставит вопросительный знак в конце каждой своей фразы, но эти вопросы жалят оппонента больнее ядовитых ос. Тут уже приходится вмешаться мне, пока «двадцатка» не перессорилась окончательно.

— Ша, евреи! — говорю я на правах габая. — Нам ли, грешным, спорить о проблемах, которые могут решаться только великими раввинами, учителями поколения? И, пока такого решения нет, давайте оставим вопрос о субботе на рассмотрение каждого в отдельности. Пусть каждый делает то, что велит ему совесть.

Но, не решив вопроса о субботе, нельзя решить и вопрос о местоположении синагоги… Поэтому мы временно откладываем теоретическое обсуждение и переходим к практике — в надежде, что она, как это часто бывает, подскажет. Члены «двадцатки» и их помощники распределяются по городским районам и окраинам — искать подходящее помещение. Тут следует упомянуть, что к этому моменту к нам уже присоединилось довольно много добровольцев — из тех, кто раньше по разным причинам не смог поставить свою подпись под официальным письмом.

Спустя неделю собираемся вновь, чтобы заслушать доклады с мест. Они пока не столь утешительны. Можно лишь втридорога снять дом в десяти километрах от центра города. И вот сидим мы, пригорюнившись, размышляем, что предпринять. И тут встает одна из самых молчаливых членов «двадцатки» Сара Рувимовна Якобсон и тихим голосом предлагает в качестве временного решения… свою квартиру! После непродолжительного потрясенного молчания мы обрушиваем на нее град вопросов. Сара Рувимовна отвечает так же тихо, но ясно и кратко. У нее трехкомнатная квартира с отдельной кухней. Здесь, недалеко, на улице Коммунаров. Да, она проживает там одна: муж умер в прошлом году. Нет, родственников нет — всех поубивали немцы в октябре сорок первого. Сама она спаслась случайно благодаря профессии медсестры: мобилизовали в первые недели войны. До победы служила в прифронтовом госпитале. Муж тоже воевал, был дважды ранен. Да, она умеет читать на иврите: еще до Первой мировой ее научил этой грамоте отец, реб Рувим Якобсон, габай синагоги в маленьком местечке возле Елисаветграда.

Как вам это нравится? Нет, не перевелись еще праведницы среди дочерей Израиля! Мы безотлагательно отправились к Саре Рувимовне и сняли у нее две комнаты для нашего молитвенного дома. Она также согласилась взять на себя вопросы уборки и бытовых удобств для посетителей синагоги. И тут же, не откладывая дела в долгий ящик, мы опробовали свое новое помещение первой публичной молитвой. Как и положено, мужчины остались в главной комнате, женщины вошли в смежную, и Абрам Маркович впервые продемонстрировал всем свое мастерство хазана.

День был будний, обычная молитва, но на душе у меня был поистине великий праздник. Сбылось! В наш город вернулась еврейская жизнь, вернулась самая настоящая синагога! Праздничный дух витал в этой обычной городской комнате с шатким столом, облезлой мебелью и колченогими стульями. Высокие окна были закрыты изъеденными молью занавесками, стены заклеены зеленовато-серыми обоями в цветочек. Чем-то очень трогательным веяло от всего этого — чем именно, не могу объяснить. Мы стояли, уставившись в серо-зеленые цветочки, миньян старых евреев, многое повидавших на своем веку, и творили молитву — каждый свою, личную. Иного и быть не могло — ведь в синагоге еще не было молитвенников, а наизусть мало кто помнил. Так мы стояли и молились, а из смежной комнаты слышался приглушенный плач.

Затем мы снова сели и распределили обязанности между членами «двадцатки», женщинами и мужчинами. Прошло пять-шесть недель, и внешний вид нашей молельни существенно изменился. Мы произвели основательный ремонт, переклеили обои, сменили занавески, приобрели скамьи и подсвечники, заказали в мастерской стол и подставку под свитки, повесили красивую яркую люстру.

Среди нас нашлись такие, кто хорошо понимал в вопросе оформления комнат. Например, бывший архитектор Абрамович больше помогал в этом, чем собственно в молитве. Честно говоря, и некоторые другие члены «двадцатки» сразу зарекомендовали себя если не полными, то частичными невеждами в вопросе религиозных правил и предписаний. Что ж, не беда: главное, что у всех было желание учиться. У нас называют таких евреев «вернувшимися». Это невежество понятно и объяснимо: наше поколение встретило революцию в детском или юношеском возрасте, и люди попросту не успели впитать древние традиции. А потом новые порядки втянули нас в свой бешеный круговорот. Мы работали изо всех сил наравне с другими, строили и построили великую державу. Мы воевали плечом к плечу с другими советскими людьми, а потом восстанавливали разрушенное и сидели в сталинских лагерях во время культа личности. Все эти годы никто из нас не молился: молитва казалась нам чем-то неестественным, нелогичным. И вот теперь, выйдя на пенсию, мы, кучка стариков, собрались вспомнить забытое.

Как я уже отмечал, вопросы ремонта и оформления взял на себя отставной архитектор Абрамович. Это был солидный пожилой мужчина в хорошо отутюженном костюме и белоснежной рубашке с галстуком-бабочкой, всегда выбритый до шелковой гладкости. Он любил говорить, что никогда в жизни не выпустил неисправный или недоделанный продукт. Это имело свою оборотную сторону: экономия не была сильным качеством нашего архитектора. Приглашенные им мастера прекрасно знали свое дело, но, как правило, брали двойную плату. Абрам Маркович, который и сам некогда работал маляром, попробовал было вмешаться, но был решительно поставлен на место.

— Уважаемый реб Авраам, — сказал ему наш архитектор, — я не вмешиваюсь в вопросы пения и хотел бы, чтобы никто не совал нос в дела, которыми ведаю я.

Нашлись среди нас и другие специалисты — например, Прицкер, некогда работавший резником. Маленький семидесятилетний старичок, он давно уже отошел от этого ремесла, но хорошо помнил все его тонкости. С помощью Прицкера мало-помалу вернулся в наш город и кошерный забой.

Когда к работе приступают двадцать энергичных, объединенных единой целью пенсионеров, мало что может остановить их. Но в то же время нас огорчало полное отсутствие молодых. Какими бы невежественными в вопросах еврейства ни были шестидесятилетние старики, они все же видели в детстве переполненные синагоги, помнили еврейские праздники, не пугались вида ивритских букв и даже если сами не постились в Судный день, то хотя бы знали, что кто-то постится. Но молодые… что и говорить, будущее вызывало в нас серьезные опасения.

Тем не менее синагога начала свою работу, и это уже было существенным успехом. Мы заключили договор о съеме с Сарой Якобсон, избрали исполнительный комитет и ревизионную комиссию, составили реестр общественного имущества, собрали членские взносы и организовали надежный бухгалтерский учет. Понемногу синагога обзавелась всем необходимым: в шкафчике святого ковчега появился свиток Торы, за ним еще один. Каждый из нас не жалел ни сил, ни собственных средств на пользу дела. Не уменьшалось и число анонимных жертвователей. Кто-то жертвовал молча, кто-то сопровождал свой взнос молитвой за здоровье близких, за поступление внука в институт, за удачные роды. Я не уверен, что Властелин мира и в самом деле стоял рядом с внуком на вступительном экзамене и нашептывал ему на ухо правильный ответ. Но я и не думаю, что бабушкина молитва могла помешать успешному поступлению…

Со временем на молитву стало приходить все больше и больше народу, так что нам пришлось заказать дополнительное количество скамей. В особо важные моменты в квартире Сары Рувимовны собиралось до сорока мужчин и двадцати женщин, а в поминальные дни синагога попросту не могла вместить всех желающих. Когда же настал праздник Симхат Тора[56], нас ждала еще одна радость: впервые в наш молельный дом пришли молодые! Каждый хотел поучаствовать в традиционном обходе комнаты со свитком Торы в руках, так что, казалось, церемония не закончится никогда. Мы нарадоваться не могли, глядя на этих школьников, студентов и просто молодых людей. Квартира была переполнена, люди стояли во дворе — и не просто стояли, но прихлебывали глоток-другой вина и танцевали, напевая «Шалом алейхем» и другие еврейские песни. Конечно, эти славные парни и девушки пришли сюда не для того, чтобы творить молитву: думаю, им просто хотелось почувствовать самим и показать другим, что жив еще еврейский народ, что не сожгли его в крематориях, не закопали в расстрельных рвах. Вот он — молод и весел, поет и пляшет!