В лесах Пашутовки

9

Я уже упоминал, что до войны частенько бывал у Фридманов в квартире на улице Кирова. Мы с Мишей дружили — нас многое связывало. Мы учились в одном университете, ходили в одной компании, вместе ухаживали за девушками, нам нравились одни и те же книги, и мечты наши тоже были очень похожи. Я был немного повыше и посильнее, но почему-то с девушками Мишке везло больше, чем мне. Да, им определенно нравился его ровный приветливый характер. Любопытно, что Розалия Семеновна явно недооценивала Мишкины способности в этой области, а беспокоилась за Алешу, хотя на самом деле Алеше было очень далеко до старшего брата-скромняги.

С началом войны мы все разлетелись в разные стороны. Я вернулся в Москву лишь в конце 1945 года. Сразу навалились дела, и в течение нескольких месяцев я и думать не мог о том, чтобы разыскать старых друзей.

В один из летних дней я поехал в Шатово — навестить своего старшего брата. Семейный человек, он снимал там дачу на лето. Проходя по улице Фрунзе, я вдруг услышал, что кто-то зовет меня по имени. Это был Давид Александрович Фридман.

Я вошел в калитку, и мои ноги впервые ступили на участок земли, о котором вы уже слышали так много и в таких подробностях. Над головой шуршали кроны многократно упомянутых здесь сосен. Забор был по-прежнему не крашен, а дом не достроен, хотя оба сильно потемнели от времени и утратили прежнюю белизну.

Кроме Давида Александровича, на участке были еще двое. В тенечке на разостланном одеяле сидела Розалия Семеновна, а рядом с ней — молодая русская женщина.

— Вот, приехали посмотреть, что с дачей, — сказал мне Фридман с печальной улыбкой.

Оказалось, что они здесь впервые после возвращения из эвакуации.

— А где парни, Давид Александрович?

Оба сына Фридманов погибли на войне. Алешу убили еще в сорок первом. Миша окончил офицерскую школу, воевал и в сорок четвертом даже приезжал к родителям в Молотов на побывку. Похоронка пришла в октябре того же года.

Это известие надломило родителей.

— Помнишь нашего Мишку-очкарика? — тихо проговорил Давид Александрович. — Дослужился до капитана… кто бы мог подумать…

Что я мог на это ответить? Лишь то, что Мишка был моим лучшим другом. Фридман помолчал.

— Вы собираетесь достраивать дачу? — спросил я.

Он ответил после паузы, пожав плечами. Да, видимо, будут достраивать. Нужно найти какое-то занятие в жизни, а иначе совсем плохо. Правду сказать, на что им теперь эта дача? Это — с одной стороны. Но есть и другая. У Фридманов много родственников, в их числе и такие, которые совсем без квартир. Ты, наверно, помнишь дядю Менахема? Несчастный человек. Уже больше десяти лет живет в столице и все еще не имеет своего угла!

— Ну и, конечно, когда душа в тоске, то надо хотя бы руки чем-то занять… — все с той же печальной улыбкой закончил Давид Александрович.

Я подошел поздороваться с Розалией Семеновной. Она неподвижно сидела под деревом и молчала. Да-да, молчала. Передо мной сидела очень пожилая женщина с морщинистым лицом и безумными глазами — скорбящая мать, которую старость подмяла одним прыжком. Сейчас ей было явно не до косметического салона. Но кто же эта дама, которая примостилась рядом с Розалией Семеновной? Боже милостивый, да это же Ольга! Да-да, та самая, ветреная подружка Алеши, некогда густо накрашенная красавица, которую интересовали только платья и украшения! А вот поди ж ты — никак не может забыть своего Алешу, оттого и приехала сюда в этот день утешить, чем можно, пару старых безутешных евреев. И было в ее глазах что-то действительно настоящее, трогающее до глубины души.

Да, все изменилось здесь, все постарело — и дача, и забор, и люди — те, что выжили. Лишь солнце сияло, как раньше, голубело над головой небо, и качались много чего повидавшие старые сосны — молчаливые снизу и разговорчивые сверху. По участку легкой походкой расхаживало лето, а за ним, как утята за уткой, шли, качая головками, маленькие полевые цветы.

1946

Беженцы