В лесах Пашутовки

4

Так. Разберемся с жестикуляцией. Когда еврей говорит, он нередко призывает на помощь руки. Он крутит ладонями, воздевает вверх указующий перст, собирает пальцы в щепотку и вновь раскидывает их красноречивым веером. Водится ли такое обыкновение за ним, инженером Львом Мельцером? Лева с сомнением покачивает головой: если и водится, то не слишком заметно. Тем не менее следует максимально обезопасить себя еще и в этом отношении. Нужно приучить руки к полной неподвижности. Наверно, можно натренировать их соответствующим образом.

Теперь глаза. Подобно носу, они служат безошибочной приметой еврейского происхождения. Не зря называют их зеркалом души: еврейство нет-нет да и промелькнет там предательской тенью. Как можно решить эту проблему? Вряд ли получится поменять душу, да и глаза не завяжешь глухим шарфом.

С чем Леве определенно повезло, так это с цветом: все Мельцеры сероглазы. Но этого недостаточно. Надо постараться придать взгляду по возможности нееврейское выражение. Что-нибудь языческое, диковатое, как у вышедшего из лесов человека.

Лева долго обдумывает этот вопрос. Каким сделать его, этот новый взгляд, в какую оболочку завернуть затаившуюся душу? Должен ли это быть бездумный смех? Или наглая ухмылка? Или, напротив, тупое покорное терпение? А может, постараться представить глаза пустыми, начисто лишенными мысли и чувства? Мельцер словно сидит перед экраном, на котором сменяют одна другую разные кинопробы. То одна, то другая пара глаз поочередно загорается перед его мысленным взором. На чем остановить выбор? После долгих колебаний Лева решает действовать методом исключения.

Прежде всего он откидывает все варианты, содержащие боль, грусть, терпение, а также выражение просьбы и унижения. Причина ясна: эти качества прочно ассоциируются именно с еврейскими глазами. Нахальная ухмылка или бездумный смех подошли бы лучше всего, но Лева не настолько талантливый актер, чтобы сыграть сейчас наглеца или бесшабашного весельчака. Ведь и его собственное настроение, и общее состояние дел вряд ли располагают к веселью. Что же остается? Пожалуй, только злоба. С воображаемого экрана смотрят на Леву хмурые, неприветливые, почти волчьи глаза. Под этим тяжелым взглядом какая-то часть Левиной души отзывается плачем, тихим, как дальняя скрипичная мелодия.

«Неужели это я? — ужасается Мельцер, но тут же одергивает себя: — Хочешь выжить — надевай маску!»

Да-да, все правильно. Если глаза — зеркало души, то придется поглубже упрятать этот предательский скрипичный плач. Человеку с экрана чужды и скрипки, и слезы, и милосердие…

И вообще, нечего тут рассусоливать, надо двигаться дальше. Что на очереди? Затылок. Только что выбранному взгляду хорошо подошел бы мощный затылок, плоский и крепкий, как кирпичная стена. Такой затылок прекрасно сидит на шее, практически сливаясь с нею, что создает нужное впечатление надежной мужественности. Жаль, что у евреев почти не встретишь подобных голов, и Лева Мельцер в этом плане не исключение. Его выпуклый затылок кажется хрупким и, что хуже всего, не обладает необходимой гладкостью волосяного покрова. Курчавы волосы на Левиной голове. Не подчиняясь строгому единообразию прямых затылков, они торчат во все стороны отдельными спутанными кустиками, растут как бог на душу положит. На душу? На чью душу, Лева? Возможно, твоей прежней душе такой затылок и подходил, но с новым обликом он не согласуется даже в минимальной степени. Вот ведь чертовы кудряшки! Вдобавок спереди уже наметились небольшие залысины, и это тоже плохо, ибо соответствует весьма нежелательному образу. Кто это там, такой высокий и курчавый, с круглым выдающимся затылком и залысинами над высоким лбом? Конечно, еврей. Еврей Лева Мельцер.

Что ж, форму черепа не изменишь, но с кудряшками можно бороться. Их придется сбрить, чтобы не мозолили ничей взгляд. Да, это будет нелегко: у Левы жесткие упрямые волосы, они будут сопротивляться бритве, а затем снова и снова вылезать на свет в виде колючей щетины. Но делать нечего: новый облик требует еще и этого ежедневного усилия.

Идем дальше. Манера смеяться, манера зевать. Лева вызывает в памяти образ старшего брата Соломона, инженера одного из свердловских заводов. Все говорят, что они очень похожи, так что, взглянув на брата, он может сделать вывод и о себе. Какие моменты ярче всего выдают еврейскую сущность Соломона? В этом нет и тени сомнения: когда старший брат смеется или зевает, всякий без труда признает в нем типичнейшего еврея. Его щеки по-еврейски округляются, сеть еврейских морщинок собирается вокруг еврейских глаз, а рядом с ноздрями залегают глубокие еврейские борозды.

Если то же самое происходит и с Левой, то необходимо отнестись к делу с максимальной серьезностью. Иными словами, он должен принести на алтарь нового облика еще и эти жертвы. Не смеяться, даже когда очень смешно. Научиться подавлять зевки, даже когда очень хочется зевнуть. Раньше он уже приговорил к неподвижности руки, теперь нужно сделать то же самое с лицом.

Беда может настичь его и во время сна, когда человек лишен возможности контролировать себя. Поди знай, какие слова могут сорваться с языка в этот момент… Не менее опасно и состояние болезни, бессознательного бреда. В этом случае пойдет насмарку даже самая безупречная маскировка. Ясно, что нельзя лишить себя сна. Но никто не мешает ему принять доступные меры предосторожности. Например, не ложиться спать рядом с другими. Всегда ведь можно забиться в какой-нибудь дальний угол или просто лечь с краю, отвернуться, поплотнее прикрыть лицо.

Так же следует вести себя и там, где мужчины обнажают свою наготу: в туалетах, в бане, во время купания. Нужно избегать обнажения всеми силами, иначе — смерть. Ведь восстановить то, что отрезают новорожденному еврейскому мальчику, так же невозможно, как и изменить форму черепа. Ах, ну почему Лева не родился девочкой или, еще того лучше, гоем? Впору сейчас менять древнюю иудейскую молитву-благодарность «Спасибо, что не сотворил меня женщиной… Спасибо, что не сотворил меня гоем…» на прямо противоположную. Отныне Лева Мельцер обречен мыться в одиночку, в максимальном удалении от прочих земных существ, дабы не узрели знак Каина на теле его. Всегда в одежде, всегда в сторонке, всегда один…

И уж конечно, ему категорически запрещено спиртное. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Ни капли вина! Он обязан все время быть начеку, постоянно следить за руками, за речью, за лицом, за выражением глаз…

Контроль, непрерывный контроль над собой. Нужно избегать всего того, что выводит из состояния равновесия. Исключить приступы гнева, раздражительности, неудовольствия. Нельзя сердиться, любить, ненавидеть, ревновать, выражать симпатию, проявлять милосердие. Превратить сердце в камень, соблюдать полнейшую бесстрастность — так будет надежней всего.

Он удовлетворенно вздыхает: работа по созданию нового облика почти закончена. Так кто ты теперь, Лев Зиновьевич Мельцер? Попавший в окружение солдат, уроженец одной из центральных областей России. Высокий, наголо обритый мужчина с неестественно выпяченной грудью, который не задает вопросов, не смеется и не зевает. Руки его застыли в напряженной неподвижности. Он не пьет спиртного, не сходится с другими людьми, предпочитает компании одиночество, спать ложится в сторонке, а моется или справляет нужду в стыдливом отдалении. Всегда хмур и на первый взгляд сердит, но при этом ни с кем не ссорится, ни на кого не сердится, никого не любит. Такое впечатление, что этот человек вообще не испытывает никаких чувств. Примерно так.

Лева пристально вглядывается в хмурое лицо, которое светится перед ним на воображаемом киноэкране. Так смотрит на свое творение скульптор или художник, ища мелкие недостатки, которые нужно устранить, неприметные недочеты, которые необходимо подправить. Теперь ему не мешают никакие дальние скрипки, лишь посвист холодного ветра слышится в промозглой осенней тьме. На небе ни звездочки. Черный и чуждый мир объял Мельцера до души его. Мир, сочащийся смертью и ненавистью.

Ничего, не беда. Что есть, то есть. Если нет выбора, то надо жить с тем, что тебе предлагают. Уж он-то постарается приучить себя и к смерти, и к ненависти. Холодно. Лева поднимается на ноги и топчется, чтобы согреться. В его обновленной душе нет места прежнему слезливому отчаянию, прежнему чувству отверженности. Новый Лева Мельцер готов к сражению, и он даже слегка недоумевает, зачем ему тот пузырек в потайном кармашке. Впрочем, ладно, пусть остается, вдруг еще пригодится, своя ноша не тянет…