Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице

XXXIX

После бурной встряски Серафиме не пришлось мучиться от бессонницы. Забытье наступило сразу. До серого зимнего рассвета было много времени, но оно пролетело единым мигом.

Разбудили Серафиму бесцеремонные удары в дверь ногой. Она соскочила с кровати, накрыла ладонью глаза, постояла минуту, как бы дожидаясь, когда просветлеет после сна голова, чтобы толком разобраться — где явь, а где сновидения…

В прихожку грузно ввалился Тырнов.

— Натворила, говоришь, сволочь? Чего зыркаешь-то?

Спросонья Серафима не сразу заметила, что Тырнов в одной руке держит фетровый сапог Кадкина, а в другой — изодранную в клочья сумку.

— Какая же ты все-таки баба поганая! — злобно процедил сквозь зубы Тырнов. — Мало того, что вытурила ночью человека, — взяла сапог швырнула в снег… Босиком пришлось по деревне бегать.

Серафима не смогла удержать улыбку, появившуюся самовольно, некстати…

— И ты еще лыбишься, ангельская рожа! — взорвался Тырнов. — Ты знаешь, чем все это пахнет-то? Сибирью — да, самой Сибирью. Этапом… Человек отморозил ногу — отрезать будут. Вот что ты натворила. Решила показать, что ты не такая уж потаскуха… Ей оказали честь, мужчину пристроили. Гордиться бы надо. Да сейчас вашего брата — пруд пруди. Кругом одни вдовушки да холостежь.

Дождаться, когда же закончится поток этой хлесткой брани, было нелегко, и поэтому Серафима решила перебить.

— А что такое этап, Дмитрий? Это же раньше было такое… — ошеломила она своим несуразным вопросом. — А ведь бабка мне в молодости гадала — ходить мне всю жизнь по ангельским тропам… Имя у меня такое… Серафима. Можа, это и есть ангельская тропа, а? Эти самые этапы?

— Для тебя все найдется… и ангельские, и дьявольские, — сбавив гнев, пробурчал Тырнов. — А в общем, ты собирайся в дорогу… Придут скоро за тобой, змеища недобитая…

Тырнов ушел, а Серафимой снова овладели беспокойные мысли: что же все-таки будет дальше?

А для беспокойства причины были: с Кадкиным произошла драматическая история. Увидев свою одежду, выброшенную на снег и услышав за собой щелчок щеколды, он понял, что ему ничего не остается делать, как быстренько, пока мороз не прихватил его как следует, натянуть одежду и бежать к Тырнову.

Но осечка произошла с обувью. Один сапог он подобрал недалеко от двери, а вот куда Серафима запустила второй — он не заприметил. И обошлось это дорого. Чертыхаясь и проклиная все и всех на свете, он минут десять прыгал на одной ноге по сугробу, отыскивая фетровый сапог. Но снег был глубокий — много не напрыгаешь… Да и ногу уже начало прихватывать.

Почувствовав обреченность, Кадкин в отчаянии бросился к ближнему дому и начал колотить кулаками в дверь. На испуганный вопрос бабки-хозяйки Корней Михайлович ответил громко и резко, назвав себя уполномоченным из района. Этого хватило, чтобы окончательно перепугать бабку. Она громко хлопнула дверью, и Кадкин понял, что ему тут делать нечего.

Стараясь как можно реже ставить голую ногу на снег, он метнулся к другому дому. На этот раз Кадкину повезло. Старичок-хозяин оказался не из робких. Запасшись на всякий случай топором, он быстро открыл умоляющему ночному гостю.

Потом начались оттирания и водные ванны. Но пользы от них было немного. Корней Михайлович почувствовал, что четыре пальца на правой ноге уже бесчувственны. Вначале они были мертвенно-белыми, потом начали синеть и наконец превратились в темно-коричневые отростки.

…С такой ногой лежал Кадкин сейчас в спальне у Тырнова. Положив покалеченную ступню на спинку кровати, он с грустью и с каким-то недоумением смотрел на изуродованную ногу. Возле него угодливо хлопотал Тырнов. Он то и дело о чем-то спрашивал, что-то предлагал, советовал.

— Вы не думайте, Корней Михайлович, что я вам нарочно подсунул такую, — убеждал он пострадавшего, сидя у его изголовья. — Самая настоящая ручная была. Всеобщая была, ей-богу… Петька тут был Сырезкин — так тот повыкомаривал над ней — как хотел… Не знаю, не знаю, что это она с вами так обошлась. Надо бы поближе к ней, к грудям…

— Пентюх ты, ваше благородие… — простонал Кадкин. — Лошадь-то скоро запрягут? Надо засветло до больницы добраться. А бабу-то не тронь. А я-то, безмозглый дурень, клюнул на твою удочку… А что поделаешь? У кобелей бывают жертвы. А бабу-то не тронь. Помочь ей надо — ведь пропадет со своими пацанами. Обязательно помоги, слышишь? Не то проверю — хуже будет…

Тырнов выпучил глаза, хотел что-то сказать, но промолчал.

Серафиме хотелось одного: чтобы Тырнов не вздумал ее преследовать. А уж во всем остальном — надежда на себя. Почти весь день она перебирала всякие варианты добычи продуктов. Остановилась на одном. Как ей показалось — на самом верном. Ехать в город, выменять еды на пуховый платок, который лежит у нее в сундуке со времен свадьбы. Подарила его Серафиме родная тетка. Платок большой, пушистый, приятного дымчатого цвета. Серафима считала его самым дорогим подарком и поэтому все годы берегла.

Много раз в день Серафима пыталась выведать, узнать у кого-нибудь, не отправляется ли кто в город или хотя бы на элеватор, от которого на пеший путь приходится всего лишь три километра. Поиск оказался бесполезным. Серафима решила ранним утром следующего дня выйти на проселочную дорогу и отправиться в тридцатикилометровый путь пешком. На этой дороге могут быть проезжие из других деревень. Авось кто-нибудь разрешит ей подсесть в сани. Другого ничего не остается…

Расчеты Серафимы оказались верными. Через несколько часов она уже была у ворот шумного районного базара, который гудел своим звонким многоголосьем.