Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице

XXIV

Гибель Агафьи Серафима перенесла тяжело. Она вдруг ощутила, что после ухода Агафьи в свет иной появилось много пустоты и безмолвия, которые пугают своей невесомостью, отсутствием жизни.

Если когда-то господь создал человека, размышляла Серафима, то обеспечил его только тем, что нужно лишь для честной жизни. А все остальное — хитрость, коварство, жадность и тому подобное — человек приобрел, так сказать, по ходу жизни, самостоятельно. Но Агафья не могла приобрести эти дополнительные качества и поэтому осталась только с тем, чем наделил ее всевышний. А с одним добром далеко не уйдешь. Серафима считала, что такие, как Агафья, становятся просто-напросто кормом для людей более пронырливых, изворотливых и предприимчивых.

Сейчас, когда не стало Агафьи, Серафима вдруг поняла, что жизненные пригорки гораздо круче, чем они ей до сих пор виделись. И в хлопотах по хозяйству, и в уходе за детворой не все получалось так ловко и шутя, как это давалось Агафье — добродушной и немного чудаковатой подруге. Часто не хватало времени делать все как следует: там недоделка, там огрехи, там никудышность.

Но Серафима понимала, что опуститься, раскиснуть — значит извести себя, погибнуть. Нужно отшвырнуть хандру, не сдаваться этой образине. Вспомнились слова отца, услышанные ею еще в детстве: «Киснуть нельзя. Не жильцы на свете людишки, которым лень в сладость пришлась. Это, как на морозе. Начинает прокрадываться тебе в душу — ласкает, нежит, убаюкивает. И крышка вечная! Так вот и в жизни. Она, дочка, любит тех, кто все время в бегах да в делах хороших».

Впереди вырисовывались новые заботы. В школе начались каникулы. И Санька с большим удовольствием пристроился к ватаге мальчишек, которые сколачивали свои «артели», шли на поливку огородов, на прополку, на ночевку с табуном лошадей. Он с двумя пацанами определился на обслуживание чигиря — нехитрого древнего устройства по поливу огородов. С утра и до вечера огромное деревянное колесо, обвешанное бадьями, вращалось над озером, вычерпывало из него воду и выливало ее в широкий деревянный желоб. Обязанности Саньки были несложными: он целый день понукал лошадей, которые ходили по кругу с завязанными глазами и вращали эту аляпистую махину, поил, кормил животных-каторжан.

Нескладности ожидались к осени. Санька перешел в пятый класс. А это означало, что для продолжения учебы нужно будет перебраться в район.

В колхозе были недавно открыты детские ясли, и по предложению Курбатова Серафима определила туда Данилку. И все же забот еще хватало. Данилка чаще стал хныкать, температурить, и Серафиме приходилось нередко сидеть из-за него дома. Хозяйка дома без конца пропадала где-то по своим молебеным делам. Приходила домой то поздно, то не появлялась совсем.

Все чаще и чаще Серафима пропускала молитвенные собрания. Это сначала удивляло, а потом стало раздражать пресвитера и приближенных. Недоумевали, почему Серафима, которая в последнее время становилась все более смиренной, начала опять проявлять свой норов. Святой дух вот-вот должен был сойти на Воланову, и она, как другие верующие, сможет скоро разговаривать с богом на ангельском языке. Так считали братья и сестры во Христе.

Эту встречу с богом она должна была иметь вовремя самого ближайшего радения. А тут на тебе…

Пресвитер Парамон считал, что он ухлопал много сил, чтобы привлечь в стан приближенных к богу заблудшую овечку Серафиму. Он ее уже начал ставить в пример вновь принимаемым в секту. И вдруг этот «яркий пример» для убеждения начал понемногу тускнеть и даже в какой-то мере играть совершенно противоположную роль. Парамон не мог с подобным смириться, так как помимо всего в этом видел и немалый ущерб своему авторитету.

Постоянные ссылки Серафимы на то, что она не могла присутствовать на очередном богослужении из-за болезни Данилки, вскоре перестали приниматься Парамоном за уважительную причину. Особенно он был рассержен отсутствием Серафимы на очередном хлебопреломлении, которое обычно проводилось в первое воскресенье каждого месяца. К этому дню пресвитер готовился особенно усердно, придавая обряду большое нравственное значение…

Однажды Прасковья после моления возвратилась домой в сопровождении сестры во Христе, которая уж навещала Серафиму во время болезни. Прасковья называла ее сестрой Марией. Гостья отвесила поклон всем четырем углам, поцеловала Серафиму в лоб, положила свою ношу — цветастый узелок — на лавку, потом и сама опустилась на нее.

— Притомилась я, сестрица, — пояснила она Серафиме, стягивая с головы платок. — Уж больно редко стала ты нас навешать, родная, не забываются ли тебе муки Христовы, его страдания? Вот тут я принесла тебе кусочек тела господнего… Только на бога надейся, но не на себя. А без духа святого нельзя жить.

Гостья неторопливо раскидала уголки тряпицы и обнажила горку серого хлеба.

— Откушай, откушай, сестрица, — задумчиво произнесла она, — вот погощу у вас! Пресвитер велел помочь по хозяйству, он у нас такой… Ни про кого не забывает… только думает о боге да о добре… Я только правду могу сказать. В глаза не льсти, за глаза не хай.

Сестра Мария подозвала к себе поближе уставившегося на нее удивленными глазами Данилку, провела сухой ладонью по стриженой головке и, как бы проверяя упругость, ткнула поочередно пальцами в щечки, потом покопошилась в складках юбки и, к удивлению малыша, извлекла оттуда большой круглый пряник.

— И тебе гостинец божий — ласково произнесла она. — Хорошо тебе у бога будет… Грехов-то ведь никаких еще не нажил.

Вечером пили чай. Гостья не переставала говорить о боге, по нескольку раз повторяла одни и те же изречения из Библии, видимо, для того, чтобы подчеркнуть их особое значение. Интересовалась: не забывает ли Серафима утренние и вечерние молитвы? Часто ли она обращается к богу со своими просьбами?

Три дня прожила сестра Мария в доме Прасковьи. Все это время она помогала по хозяйству, занималась с Данилкой, а к концу дня, когда Серафима возвращалась с работы домой, снова заводила беседы о боге, сетовала на мимолетность жизни, на то, как трудно жить тем, кто живет в ней без бога, говорила о том, что всевышний может быть и милостивым, и карающим за грехи, что нужно все время думать об искуплении вины, о пожертвовании богу.

— Все мы идем по дороге от земли к небу, там наша вечность, там все мы встретимся, а отступникам, грешникам и богохульникам — кипеть в смоле! — внушала сестра Мария, которую Прасковья называла почему-то еще и пророчицей.

Серафима ни в чем не перечила гостье. Ей было приятно ощущать, что своими божественными беседами, своим общением эта пожилая женщина помогает забывать муторное, нескладное, тормошит мысли о существовании могучей силы, перед которой все равны, все выполняют ее волю. Не придавала она особого значения и тому, что пророчица все чаще и настойчивее внушала о необходимости приносить богу жертву, и, чем эта жертва дороже и чище, тем приятнее она будет всевышнему, который будет постоянно помнить об этом и будет беречь эту жертву, вечно держать ее при себе.

— Тебе бы, сестрица, тоже надо было подумать о жертвоприношении господу, — однажды вкрадчиво предложила пророчица Серафиме, — много больно уж у тебя грехов собралось. Очиститься бы от них надо…

— Где уж тут очиститься… Уж так сильно запаршивелась, теперь уж, наверное, до конца дней останусь такой зачуханной. Жаловаться не на кого, сама наблудила… — ответила Серафима.

— Что ты, что ты, сестрица! Не говори такого! — всполошилась гостья. — Господь милостив и не такое бывает прощает… только надо к нему с душой и добротой. Была у нас Зинаида Савинова — не такие за ней грехи водились. Пьяная под забором валялась. За человека никто не считал. А наша община помогла ей. Как святую стали почитать, поклонами встречать начали.

— Как у нее так получилось? — полюбопытствовала Серафима. — Столько грехов — и вдруг ни одного?

— Потому, как к богу обратилась, самую что ни на есть ценность принесла ему в жертву. Невинные души ему подарила. А потом, когда сама приобрела вечный рай, — встретилась там, и сейчас все в счастье и блаженстве…

— Ничего-то я не поняла, сестрица. Уж ты поясни мне попроще. Как это так? Ведь разве так бывает?

— А это было так, — согласилась удовлетворить просьбу Мария, — слишком тяжкие грехи были у Савиновой. А жила она одна. В общину-то мы ее приняли, крещение прошла. А вот к богу обращаться, святого духа заслужить не смогла: все времени да возможностей не было. Дети по рукам связали. Одному было три годика, другому — шесть. И вот однажды во время моления на нее все-таки сошел святой дух. И она заговорила с богом на ангельском языке. Господь пожалел ее и попросил принести в жертву ее детей: малолетние невинные души… Он сказал ей, что им будет у него хорошо, и они будут там дожидаться свою мать… И она согласилась, выполнила просьбу бога. И стала потом сама ангелу подобной, всеми любимой, чистой, божественной.

— Я думала ты по-серьезному мне ответишь, а ты какими-то сказками потчуешь, — обиделась Серафима. — Как это она смогла отдать богу невинные души?

— Не сама, не сама, сестрица. Ей помогли, ей помогли, — успокаивающе произнесла Мария. — Сестры, сестры во Христе помогли. Все получилось так тихо, по-божественному. Подушечками их накрыли. И через пять минут они были у бога. Хорошенькими, чистенькими он их и принял… А вскорости господь пожелал и ее взять к себе. И сейчас они все вместе, все втроем, радостные и безгрешные, находятся там…

Минуты две Серафима смотрела на гостью завороженными глазами, беспомощно пытаясь подобрать какое-нибудь слово. Видя это замешательство, Мария придвинулась к Серафиме и шепнула ей на ухо:

— Данилку, Данилку подари господу. Он у тебя такой славненький. Вот господь будет довольный, вот господь будет довольный. А там встретитесь — сама увидишь — ни словом не обманываю. Во время последнего моления он пожелал невинную душу. Затем я и пришла к тебе.

Серафима вздрогнула, шарахнулась в сторону от Марии и вскрикнула. Она подскочила к игравшему подле них Данилке, схватила его на руки и прижала к себе.

— Что я узнала, что я узнала, — дрожащим от волнения голосом твердила Серафима. — Ты слышишь, сынок, она пришла тебя убить… убить она тебя пришла…

Пророчица удивленно и испуганно смотрела на указательный палец руки Серафимы, который она, как ствол пистолета, навела на нее. Видимо, не ожидая такой реакции Серафимы, Мария еще не знала, что ей нужно было делать, чтобы утихомирить бурю, как найти выход из щекотливого положения. Только сейчас пророчица поняла, что допустила спешку, торопливость. Для нее стало ясно: Серафима еще не созрела для такого дела, ее еще по-настоящему не приобщили к богу.

На помощь Марии пришла Прасковья, которая стояла у стола и чистила картошку. Занимаясь приготовлением еды, она повернулась спиной к собеседницам, видимо, желая этим подчеркнуть, что ей нет дела до разговора Серафимы и Марии.

— Ты что, что, Сима? Бога бы побоялась такое говорить… И ведь язык-то повернулся такое сказать. Людей убивают разбойники на дорогах. А тут тебе говорят о подарке богу. Не каждому такое можно дозволить. Господу нужны только чистые и невинные души… Я вот бы сама себя пожертвовала богу, да кому я такая нужна? Ох, а как бы хотелось заслужить эдакую милость Христа… Для тебя же делается лучше, а ты еще ерепенишься. Сам бог берет на себя хлопоты о твоем Данилке… Спасителю нужны истинно божьи дети. Не забывай: вы с ними там вместе будете в раю, а тут мы только гости…