Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице

XX

Говорят, хорошее качество человека — забывать плохое. У людей, за исключением злопамятных, всегда имеется потребность очистить свое существо от мрачной накипи, от того, что портило настроение и кровь, отнимало здоровье. Это так же необходимо, как необходимо организму избавляться от вредных и ненужных веществ.

И Серафима очень быстро забыла о том, что была на краю гибели, о том, как сдали ее нервы после первого же моления. Помнились люди: Ладухин и Агафья, заботливость присланных пресвитером сестер во Христе.

Вскоре в доме Прасковьи снова появилась сестра Ксения. У нее было поручение от пресвитера — пригласить Серафиму и Прасковью на моление в Краюшкино. Гостью попотчевали варениками с творогом, и после двухчасового отдыха все трое отправились в путь. Дом и детей оставили на Агафью. К Михаилу Агафье теперь незачем было идти: он уехал на несколько месяцев в Казахстан, под Актюбинск. Согласился быть десятником на строительстве жилья для кочевников, которые решили начать оседлый образ жизни. Корову Михаил продал и большую часть денег передал Серафиме, для детей.

…Парамон долго расспрашивал Серафиму о здоровье, внимательно выслушивая каждое ее слово. А когда она рассказала о своих галлюцинациях, появившихся в бреду, Парамон положил свою ладонь на кисть руки Серафимы и с умилением посмотрел ей в глаза.

— Все это было от бога, сестрица. Теперь душе твоей будет дозволено общаться с ним. Во время моления страстно пожелай быть перед богом. И он даст тебе дар ангельской речи. Мы — служители спасителя и поэтому, в большой немилости у тех, кто насильно взял бразды правления над людьми. Но он видит наши страдания и муки. И нам, и косноязычью воздается свое. Ну, а пока суть да дело, моления наши проходят тайно от каждого, кто не достоин внять гласу божьему. Собираемся мы нынче в четыре часа после полудня в Замашинском редколесье. Сестры укажут тебе путь…

За два часа до моления Серафима много узнала новинок из жизни общины. У сестры Полины обнаружилась падучая болезнь, умерла самая старая верующая — Анастасия. Сейчас двенадцать членов общины строят для пресвитера новую светелку. Шестеро других вскопали и посадили ему картофель на заливном лугу. Община единодушно решила соорудить «вприлип» к дому пресвитера каморку и для обиженного умом Гордея. А между тем Гордея особенно не волновали заботы братьев и сестер. Не унывая, он до глубокой ночи был в работе, в хлопотах. Все давалось ему легко и просто.

Помощник пресвитера не понимал и не знал, что в работе может быть передышка. Да и не нужна она была ему: энергии и молодецкой силы у него было предостаточно.

Наблюдая за его работой, некоторые приходили к выводу, что Гордею удается справляться со всеми домашними делами лишь потому, что он не задумывается, что делает, не пугается ни малого, ни большого.

Серафима не заметила никаких изменений в туалете Гордея. Кажется, он никогда не снимал с ног свои вечно перепачканные глиной сапоги. В неприглядном виде были на нем и штаны, и рубаха. Всклокоченная шевелюра никогда не знала ни гребешка, ни расчески.

Гордей всегда был в хорошем настроении. Не отказывался он и от привычки называть верующих женщин своим сюсюкающим словом — «лосади». Старые члены общины уже смирились с этим, а новым Парамон все так же, как и раньше другим, обещал пристегнуть парня. Но, пряча улыбку под усами, ничего не предпринимал. Видимо, Гордей стоил того, чтобы ему можно было позволить такие выходки.

Через несколько часов сестры и братья во Христе начали тайно со всех сторон пробираться в Замашинское редколесье. Словно лазутчики, по малохоженным тропам, через кустарники и густые травяные заросли шли они к условленному месту. Парамон, видимо, использовав самый короткий путь, добрался к редколесью раньше других и уже на облюбованной полянке раскладывал на траве какие-то бумаги, книжицы. То тут, то там слышались треск сухого валежника, осторожная поступь. Каждому пришедшему пресвитер кивком головы указывал на место, где ему подобает устраиваться для моления. Серафиме он предложил расположиться недалеко от пресвитера, по соседству с маленькой ярко-зеленой елочкой.

Теперь, после перенесенной болезни, Серафиму перестали привлекать таинства и особые внушения, от которых раньше она впадала в дрожь, теряла самообладание. И было для Серафимы странным еще и то, что, воздавая всевышнему за спасение ее, никто, в том числе и пресвитер, ни единым словом не упомянули ни Ладухина, ни Агафью.

Несмотря на теплую погоду, многие из верующих пришли на моление в осенних пальто, в толстых суконных куртках. Некоторые из них нестройной кучкой разместились под молодым, развесистым тополем. Парамон со своими писаниями стоял перед ними, как строгий учитель перед учениками.

Сегодняшнее моление отличалось разнообразием программы службы. Неторопливо, видимо, для того, чтобы верующие могли осмыслить каждое слово, читал Парамон Библию. Потом с высоко поднятым кверху пальцем пресвитер начал внушения.

— Мы на земле гости, главное — жизнь загробная, а бог не всех возьмет в свое царство. Отрекитесь от земного, молитесь — и вы попадете в царство небесное!

После горестных речей о страданиях Христа, о пролитой им крови во имя людей, о возмездии, о страшных муках ада послышались всхлипывания. Они доносились до Серафимы, как редкие и крупные шлепки дождевых капель, но вот они усилились, участились и слились в единый душераздирающий вопль. Стоя на коленях, одни рыдали, раскачиваясь из стороны в сторожу, другие падали вниз, точно собираясь подползти к ногам божества.

Серафима поняла, что ей нельзя стоять безучастной. Ведь на нее, как и на остальных, должен сойти святой дух, ей тоже надо учиться говорить со всевышним на ангельском языке. Но заставить себя впасть в состояние религиозного экстаза она не могла. Все это, конечно, будет замечено пресвитером, и тогда добра не жди. Подражая другим, она дергала плечами, растирала пальцами глаза.

Рыдания и вопли разносились волнами, которые то достигали предела напряжения, то постепенно убавлялись в силе, стихали. Чтобы вызвать новую волну, пресвитер выкрикивал какие-то призывы и взмахивал руками, точно собирался взлететь ввысь.

— За все надо каяться перед богом! Где наш бог? Где ты, наш спаситель?

Над головами, в густой кроне тополя хрупнула сломанная веточка.

— Туто-ти я, туто-ти я! — отозвался в зашевелившейся листве молодой и бодрый голос.

Серафима, уже начавшая привыкать к необыкновенностям и странностям служения, вздрогнула и робко взглянула на своих братьев и сестер во Христе. Взглянула и не поверила своим глазам: все стояли на коленях в оцепенении, с перекошенными лицами. Такое выражение лиц бывает у людей, получивших страшное известие…

Первой дала знать о себе женщина, стоявшая рядом с Серафимой Она чуть ли не плашмя упала на землю, закрыла ладонями лицо и начала громко причитать.

— Нет, мы не достойны тебя видеть! — с отчаянием тут же заголосила ее соседка.

— Прости ты нас, грешных! Не карай нас, милостивый!..

В одно мгновение все заколыхалось, заметалось, неистово загудело. Одни хватались за волосы и нещадно рвали их, другие сбрасывали с себя одежду и, не находя себе места, бросались в объятия друг друга. Никто не смел взглянуть туда, вверх, откуда донесся глас божий.

Не потерял самообладания лишь один человек — пресвитер Парамон Он стоял, подобно изваянию, скрестив руки на груди, проницательно рассматривал темнеющее в кроне пятно. Это пятно вначале было неподвижным, потом листья затрепыхались, обнажив свою белесую изнанку, затрещали сучки, взметнулись обросшие густой зеленью ветки.

Волна новой истерики охватила паству. Усилились голоса, молящие о пощаде, обещающие всегда быть с именем бога. Лишь один Парамон по-прежнему стоял невозмутимым, хотя было для проницательного глаза заметно, что он как-то по-своему переживает, лишился спокойствия. Ноздри то и дело раздувались, беспрестанно дергались кончики усов.

— Мы всегда с тобой, господь! Рассуди и благослови нас, грешных! — громче других выкрикивала высокая полнотелая женщина, стоявшая недалеко от пресвитера.

— Туто-ти, туто-ти я, — еще раз раздалось сверху, и из-под густой ветки показалось лицо Гордея. Он лежал вдоль толстого сука. Рука его держала, приподнятую тонкую ветку, нависшую над головой. Не без удовольствия Гордей рассматривал разыгравшуюся драму. Сверкающие яркими шальными искорками глаза, которым уже никогда не быть одухотворенными и умными, говорили об огромном наслаждении, получаемом Гордеем от такой выдумки.

— Лосади! Клизмы старые! В табун ноня пойдете, а? Иго-го-го! Пойдете, а?

Только после этого возгласа участники моления поняли, что свершилось кощунство над святыней. Быстро опомнившись от шока, многие повскакивали на ноги, начали хватать все, что попадало под руки, и швырять в Гордея. Пресвитер, по-прежнему стоявший в своей застывшей позе, казалось, не замечал разгоравшихся страстей В Гордея полетели палки, куски прогнивших пней, комки земли.

— Харя неумытая! Чухня безмозглая! Ну, держись, оболтус, — кричали, сотрясаясь от гнева, братья и сестры.

Почуяв недоброе, Гордей заворошился и начал перебираться на другой сук. Ему удалось выше головы нащупать более крепкую ветку. Вцепившись в нее всей пятерней, Гордей попытался подтянуться. Но в этот миг большой кусок полусгнившего и полуоблезшего ствола березки больно ударил Гордея по кисти. Гордей вскрикнул и, потеряв опору, сшибая хрупкие ветки, полетел вниз. У самого комля он шаркнулся лицом о корявый нарост на стволе. «Балагур» глухо охнул и ударился головой о землю. По рощице разнесся вопль отчаяния. Раза два перевалившись с боку на бок, Гордей распластался на спине. Вся — правая половина лица была залита кровью.

К пострадавшему сразу же подбежало несколько женщин. Но не для того, чтобы оказать помощь. Одна из них с разбегу ударила тугим ботинком в бок, другая обеими ногами взобралась на грудь и победно провозгласила:

— Богохульник! Кара тебе небесная!

— Правильно, Маланья. Дави его, ублюдка.

— Да за такое никого бог не простит! Под дыхло за «лосадей».

Чувствовалось, что наконец у братьев и сестер появилась возможность сполна расплатиться с давнишним обидчиком.

— Мама! Мама! — под общий злорадный смех завопил Гордей. — Ой-е-ей, ой-е-ей, больно как!

Серафима, не отдавая себе отчета, бросилась к обступившим Гордея мстителям. Первым на ее пути оказался сгорбленный старичок, пытавшийся найти в плотной людской стене просвет, чтобы через него ширнуть клюкой в лицо обидчику. Серафима оттолкнула его в сторону и с криком прорвалась через живой заслон к Гордею.

— Звери, что вы наделали! — забыв обо всем, воздев руки, кричала она. — Отойдите сейчас же, а не то всех порешу.

Мстители отпрянули назад, награждая Серафиму ненавистными взглядами. Но Гордей уже не стонал. Он лежал навзничь, плотно прикрыв левой рукой глаза. Трудно было определить: живой он или уже без дыхания. Серафима хотела наклониться к парню, но тут же почувствовала на плече чью-то тяжелую руку.