Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице

XXXII

Последнее время на работе Серафиму стали видеть все более озадаченной и мрачной. Все реже слышался ее звонкий голос. Женщины вопросительно переглядывались, пытаясь узнать причину такой перемены. Но расспрашивать не решались, боясь встревожить и без того тревожные думки. Ясность внесла сама Серафима: вот уже целый месяц не было письма от Михаила. У многих теперь были такие тревоги, поэтому весть приняли с сочувствием и пониманием, старались утешить, обнадежить, отвлечь от подкравшейся тоски.

Пыталась себя успокоить и Серафима. Почему не пишет? Может быть, с бумагой перебой получился. А где ее добыть солдату, ежели кругом вокруг одни лишь окопы да землянки? А те тетрадные листки, которые она по одному, а то и по два вкладывала в письма, может, не доходили — кто-то изымал их. А может, почта не найдет его никак. По-всякому рассуждала Серафима, но мысли о том, что с Михаилом могло что-то случиться, гнала прочь.

Однажды во время дойки коров на ферму забежала соседская девчонка и, еле переводя дух, огорошила Серафиму странной вестью.

— Вас дяденька военный ждет возле дома… Говорит, чтобы вы срочно домой пришли, обязательно… Прямо сейчас…

Серафима почувствовала, что тело вдруг перестало ей повиноваться. Она не могла подняться со скамеечки, на которой сидела под выменем коровы. Не повиновались ни руки, ни ноги. Она смотрела пристальным испуганным взглядом на девчонку-посыльную, требуя дополнительных разъяснений.

— Я не знаю ничего, тетя Сима! — разгадав смысл взгляда, сказала девчонка. — Велел побыстрее…

Не менее удивленные доярки прервали дойку и уставились на Серафиму.

— Иди, иди! — наконец предложила одна из них. — Мы тут без тебя додоим…

Около своего дома Серафима увидела двух мужчин: военного, одетого в добротный белый дубленый полушубок, и нового председателя колхоза — Тырнова. Они нетерпеливо расхаживали взад-вперед у калитки, о чем-то переговаривались. Первым увидел Серафиму военный. Он засиял приветливой улыбкой, остановился, но тут же повернулся к Тырнову и стукнул его по плечу.

— Через часок, может быть, я к вам заскочу…

Загадки обескуражили Серафиму. Тревожно стучало сердце.

Вошли в дом. Растерявшись, она бросилась прибирать разбросанные всюду вещи, потом торопливо подставила гостю табуретку.

— Серафима, кажись, Григорьевна, простите. — Серафима Петровна. Не беспокойтесь, не надо… Присядьте, пожалуйста, рядом. У меня к вам очень важный разговор.

Серафима выронила из рук Данилкины штанишки и медленно опустилась на стоявшую подле военного табуретку. Она смотрела на незнакомца широко открытыми глазами, наполненными нетерпеливым ожиданием и мольбой… «Да не терзайте же… Что произошло?».

Военный тоже пронизывал своим «исследовательским» взглядом Серафиму. Потом попросил разрешения закурить.

— Вы уж не беспокойтесь, — наконец начал он не громким, ровным голосом. — Служба есть служба…

Серафима слушала этого странного гостя, а самой хотелось верить, что видит сумбурный запутанный сон. Только во сне может сотвориться такая чушь, бессмыслица…

Военный назвал себя… Капитан Василин Савельевич Винокуров, по поручению контрразведки. Прибыл в Самойловку по особому заданию: получить кое-какие дополнительные данные о бывшем муже Серафимы — Михаиле Воланове и о его близких, знакомых.

— Весть не из приятных, — продолжал капитан, не отводя глаз от Серафимы. — Ваш бывший муж Михаил Воланов изменил Родине…

Как от сильного толчка, Серафима ойкнула, откинулась назад, закрыла глаза ладонью… Дальше она уже почти не слушала Винокурова. Ей казалось, что нужно сейчас как-то резко повернуться, чтобы проснуться, избавиться от этого кошмарного сна. Она знает, так часто было с ней. Но на этот раз ничего не получилось.

— Вы уж не взыщите с меня за такую весть, — продолжал капитан, — служба есть служба. Ничего не поделаешь, коль так стряслось…

— Вы неправду говорите, обманываете, это чушь! — едва опомнившись, выкрикнула Серафима. — Мишка не может изменить, не может, понимаете? Не может! Это другой может, даже я, но не он… Я знаю его больше пятнадцати лет.

Серафима теперь смотрела на капитана испуганными глазами. На лице ее то появлялись, то исчезали пунцовые пятна:

— Да он не способен на такое! Что вы мелете? — в голосе Серафимы послышалась угроза. — Да вас за такое в клетку запрячут! Вы поняли? О нем на фронте газеты пишут, два ордена дали. Мы собрание проводили. У нас каждый об этом знает… Кто вам такое наговорил?

Чуть-чуть прищурившись, капитан внимательно следил за Серафимой, терпеливо дождался, когда та все высказала.

— Я не обижаюсь на вас, так как понимаю ваше состояние. Но поймите и вы. Я ведь к вам пришел не от рыночного комитета, а из военкомата.

Капитан извлек из нагрудного кармана удостоверение и показал Серафиме.

— А теперь договоримся так: вы меня будете слушать так же внимательно, как слушал вас я…

Серафима испуганно взглянула на загадочный документ и притихла.

— Я хорошо знаю, что ваш муж, от которого вы ушли незадолго до войны, неплохо воевал… Знаю я и про газеты, и про многое другое… Но вот недавно он стал совсем другим. Командование поручило ему достать «языка». Вместе с пятью солдатами он побывал в расположении только что прибывшей части гитлеровцев, но «языка» схватить не смогли и вернулись ни с чем. Однако командованию были очень нужны сведения о новой части, и оно сразу же, после короткой передышки повернуло Воланова обратно в тыл врага. Из разведки двое из пятерых не вернулись — Воланов и солдат из его отделения… Солдаты, которые были вместе с Волановым, показали, что группа не имела встречи с неприятелем, а артналет был очень коротким. Но все же Воланову и Курунову этого было достаточно. Воспользовавшись суматохой, они исчезли, оставив на произвол своих товарищей…

— А может быть…

— Не перебивайте. Я еще не закончил. Никаких здесь «может быть». Все достаточно ясно. Может быть, мы не стали бы вас тревожить, если бы не одно «но». Вскоре ваш бывший муж. — Михаил Воланов — обнаружился…

— Живой? — не удержалась от радостного восклицания Серафима. — Слава богу!

— К сожалению, живой, — спокойно ответил капитан и тут же уловил во взгляде Серафимы гневное осуждение. — Немцы через громкоговоритель организовали передачи для наших солдат. И почти каждый раз в такой передаче выступает ваш муж Михаил Воланов. Он призывает всех солдат переходить на сторону немцев, всячески поносит Советскую власть. И вас не забывает. Говорит, что из-за Советской власти он остался один, без семьи. Называет имена детей — Саньки и Данилки, говорит: «Только свобода от большевизма даст возможность мне встретиться с ними!».

— Не верю! Не верю! Это кто-то все подстроил, забыв об уговоре, выкрикнула Серафима. — В письмах он совсем не так пишет, я их все вам покажу, совсем не так…

Серафима кинулась было к комоду, но капитан остановил ее.

— Это мы еще успеем сделать. Можно было бы с вами согласиться, но вот тут еще одна бумажка, — капитан снова полез в нагрудный карман. — Вот, полюбуйтесь, может быть, кого-нибудь узнаете?

Дрожащей рукой Серафима схватила бумажку. Это была немецкая листовка. На первой ее странице фотограф запечатлел немецкого офицера и Воланова. Офицер стоит с протянутой к Воланову зажигалкой, а тот прикуривает от нее толстую сигару.

— Вот эти листовки немцы разбрасывают с самолетов на передовой. Читать вам ее не обязательно. Там то же самое, что он говорит через громкоговоритель…

Капитан взял листовку обратно, сложил ее вдвое и сунул в карман.

С минуту Серафима не могла прийти в себя.

— Мишка?.. Неужели? Позор! Нет! Нет! Не может быть!

— Ну вот, вы опять про свое. Смалодушничал. Предал Родину. Ну, а что мы сейчас хотим от вас? Наш политотдел тоже готовит контрагитационную передачу для немцев и для Воланова. В этой передаче планируется заявить предателю, что колхозники его деревни на собраниях клеймят позором оборотня, немецкого холуя, что жена и дети отказываются от него. И, хотя вы покинули Воланова раньше, вот сейчас надо этот разрыв оформить документально! Вы должны подать заявление о разводе. Обо всем этом мы тоже сообщим Воланову.

— Нет… Нет… Я кажется с ума сойду, я не знаю, что мне делать…

Серафима соскочила с табуретки, зажала виски ладонями и заметалась по комнате.

— Ничего тут уже не поделаешь, все сделано. Кто мог подумать, что на такое пойдет, мерзавец, — участливо произнес капитан и достал из планшетки ученическую тетрадку и авторучку.

— Чтобы не откладывать дело в долгий ящик — напишите прямо сейчас заявление о разводе, а я вам помогу отредактировать его. Значит, так… Пишите крупными буквами — «Заявление».

— Нет… нет… — испуганно затараторила Серафима, — ничего писать не стану… Я ничего не знаю…

— Как это «не стану»? — пожал плечами капитан и вопросительно посмотрел на Серафиму. — Целый час толковали об этом. Все поняли, все разобрали — и вот тебе на! Нет уж, уважаемая Серафима, давайте не будем тянуть резинку: я не располагаю свободным временем.

— Не стану, не стану.

Капитан начал раздражаться: достал портсигар и, на этот раз, уже не спрашивая разрешения, закурил, жадно затягиваясь.

— Не на блины я к вам приехал. Пишите!

— Не стану…

— Значит, когда нужно было уйти по личным мотивам — вы ушли, а когда требуют интересы Родины — вы в сторону, отказываетесь. Может быть, вы хотите, чтобы ваш муж и впредь продолжал выступать по радио? Так вы хотите? А?

— Я тогда по бабьей дурости… Я вас понимаю… А зачем мне тогда жить? Знаю, как все это плохо… Мне нужно детей до ума довести. Я для них буду верить, что тут какая-то ошибка.

— Какая ошибка! Вам этого мало, что я показал? Или вы тоже сочувствуете своему дорогому супругу? Странно, странно пробудились вдруг у вас родственные чувства. Тут что-то неладно. Так будете писать? — продолжал капитан, как бы намекая, что дело на этом не кончится…

Серафима не могла объяснить военному, почему все-таки она отказывается написать заявление. На все просьбы военного она отвечала одним словом: «Нет!».

Долго еще почему-то слышались ей после ухода военного его назидательные слова: «На себя пеняйте, уважаемая гражданочка! С огоньком играете, с огоньком…».

Очень жаль было писем Михаила, которые он присылал с фронта. Теперь небось где-то их мусолят, что то ищут в них шпионское…