Дым отечества

Теперь: Эсме Гордон

Его Величество король Людовик VIII негодовал столь устрашающе, столь грозно и столь свирепо, что Эсме Гордону, который стоял на одном колене, опустив голову, было совершенно очевидно: бояться нечего. Разве что король затруднит ход следствия, засунув тех, кто его разгневал, в тюрьму… до утра или до полудня. Это, конечно, могло бы спровоцировать резню в городе, но тут уж Эсме оставалось только смириться перед монаршей волей. Его, короля, столица, ему и решать, будет ли тут усобица партия на партию…

— Вы! Все трое! Вы давно спелись! Спелись и помогаете друг другу закопать истину поглубже! Вы не честные подданные, не честные христиане и не благородные господа, а преступная шайка!!! Вы спелись, чтобы дурачить своего короля, предавать свою королеву, поступать подло и гнусно по отношению к госпоже герцогине, к невинно страдающей женщине!

Хорошо, что он король, думает Гордон. В противном случае его давным-давно пришлось бы вызывать на поединок до смерти. А так на Его Величество обидеться можно, а действия предпринимать необязательно. Значит, слушаем, ждем, пока вода в котле выкипит, а огонь под ним притухнет.

— Вы… Мария Каледонская самозваная — вы дурно начали и дурно продолжаете! Что вы там разглядываете на полу с таким выражением лица? В моем дворце крысы не кишат, не то что в этих ваших… и у вашего господина, с которым мне с этого вашего тройственного явления все окончательно и решительно ясно!!!

Пресвятая Дева, помоги мне это перенести, взмолился Эсме. Умный же человек, и расчетливый, и образованный, славится среди монархов как прекрасный оратор — но вот попадет шлея под мантию, и готово. Тот ризничий из храма, только в короне.

Только тот не боялся, потому что был глуп, а этот… а этот кричит, потому что перестает бояться. Страх уходит из него криком.

— Государь мой… — д'Анже пытается заткнуть собой высочайший гейзер, поэтому следующая порция горячей грязи обрушивается уже на него. Дворцовая охрана и все вольно и невольно присутствующие узнают много интересного о том, из какого материала могла быть сотворена любопытствующим Господом голова начальника тайной службы — и какие вероятные и совершенно невероятные беды и бедствия непременно воспоследуют из сего факта для монарха, монархии и всего белого света… а, кстати, доминиканцев-то вы не забыли позвать с визитом к этому вашему невинному дарителю? Ах, не забыли? Странно. Даже просто поразительно. Впрочем, какой от них толк, во дворце полно этих «ласточек» собакоголовых, право, решишь, что у них тут гнездо, а Ее Величеству, тем не менее, посередь дворца дарят… вот это! Это вот! Дарят! И чтоб кто чихнул!

Очень хороший признак. Король уже не подозревает своего коннетабля и наследника в измене и покушении на жизнь своей королевы и будущего ребенка. Король всерьез хочет знать, кто затеял богомерзкое колдовство, в кого целил и чьи это происки — внутренние или внешние?

Внешние — это более чем вероятно, учитывая, что коннетабль готовит на севере большую войну, и северные еретики — не единственный враг. Внутренние… это было бы неожиданно, но случаются и самые непредсказуемые вещи. Ошибки, глупости и безумства. Эсме Гордону было бы куда проще стоять перед королем и смотреть ему в глаза, будь он полностью уверен, что удар был нанесен чужой рукой. Он не готов поклясться в этом ни на Библии, ни честью своей — и от того ему тоже тяжело и муторно.

— Я понимаю, — уже почти спокойно говорит король, — что этот ваш… благочестивец несостоявшийся, скорее всего, сам жертва интриги. Но! Растрясите его как старую грушу — с монахами растрясите. Его и весь его дом. Кто-то знал, что он купил эту дрянь. Кто-то знал, где она у него валяется. Кто-то этим воспользовался и этот кто-то — там близко. И пусть не сетует. Хранить вещи, от которых отказалась Матерь Божья… Это! Дурная! Примета! Малые дети знают… прочь с моих глаз.