Дым отечества

Тогда: Луи

Кто самый красивый на свете? Мама. Мама белее самого белого хлеба, глаза у нее — ярче неба, ярче камней, такие, как плащ Богородицы, когда сквозь него светит солнце. Волосы у мамы — цвета летней соломы. Золото темнее и меньше светится. Косы у мамы толщиной с ее руку и достают ей до края верхнего платья. А сама она — светлая и прямая как ее ясеневое копье.

Кто самый сильный на свете? Мама. Свой ткацкий станок она переставляет без помощи слуг. Как-то в разлив вытащила даму д'Авранш из реки, вместе с пони. Пони устал и наглотался воды и был больше в помеху, чем в помощь. А тот нож, который дед положил в колыбель Жанно, она свернула поперек. Не коленом, а просто руками, глядя деду в глаза. Был нож, стала игрушка. Мама говорит, что папа был сильнее, но он в раю, он не считается.

Кто самый смелый на свете? Мама. На охоте она подпускает зверя совсем близко, а потом бьет. Не люблю бегать, говорит, не женское это дело. Когда они приходят и пробуют обступить ее, она стоит неподвижно и смотрит прямо. И кажется, что в руке у нее ясеневое копье. Им тоже так кажется, они отступают, не дожидаясь, пока она ударит. Все, даже дед.

Кто самый умный на свете? Ваша Светлость, шипят, хрустят, хрипят они, это нечестие — брать в дом незаконных детей вашего мужа, да упокоит Господь его душу. Вы растите смерть собственным детям. Глупости, смеется мама, глупости, глупые люди. Одна семья, одна кровь, это главное. Это закон, крепче которого нет. Наивернейших слуг и друзей ращу я своим детям, щит и меч растут в моем доме.

Королевский зверь Дании — лев, Мари считает, что все поэтому. Мама — львица, а львицы не горюют, если их лев заводит других подруг. Они дружат с ними и охотятся вместе, и детей растят вместе, и если кто-то погибнет, ничьи львята не останутся сиротами. Мари старше на три четверти года, но она не права. Мама такая, потому что она мама.

Есть закон людской и закон божий, говорят ей. Невместно принцессе и матери наследника кормить грудью ребенка блу…

Не смейте. Копье совсем близко. Замолчите и вспомните, что было бы с нами, грешными, если бы Иосиф из дома Давидова держался ваших глупых… святотатственных мнений.

Мама — самая на свете. Но и самым-самым случается уставать. Им нужна помощь. Принц Людовик выходит из-за шпалеры, за которой стоял как-будто-его-нет, приветствует архиепископа и людей двора, и голосом, который разучил в пять лет, когда погиб отец, говорит:

— Ваши Милости, вы утомляете мою матушку и уже разбудили мою сестру. Возможно ли вам подождать времени, удобного для беседы?

А потом, когда в комнате с ткацким станком поперек станет меньше пахнуть свечами, мехом и железом, повернется к матери и скажет:

— Мари — девочка, а маленькому теперь лучше спать в одной спальне со мной. — поправится. — В одной постели.

Мама наклонит голову, поглядит на него и улыбнется. Пусть убийцы — или кем они еще себя назовут — посмеют сказать, что метили не в наследника престола, а в его незаконнорождённого брата. Кто же поверит в такую неумелую ложь?