Дым отечества

Тогда: Анри де ла Валле, Великий распорядитель двора

— Нет, господин Великий распорядитель двора, я не пощажу вашей скорби и траура вашего я не пощажу! Если понадобится, я вас на церемонию на аркане притащу, и с кинжалом у горла сыграть свою роль заставлю. Ни седин ваших, ни вашей потери не пощажу! Я вас этим вашим варевом из человечины накормлю досыта, и брат мой король вас подержит, чтоб не брыкались! Жрите теперь, что наготовили! Не нам одним это расхлебывать! — кричит дерзкий юнец на Старика Анри, кричит так, что содрогаются перекрытия и жалобно дребезжат цветные стекла в витражах дворца. — Завтра же в полдень будете вы в соборе и собственной рукой начертите полосу на моем щите!

— Это богохульство, — Старику Анри было стыдно за дрожь в ослабших мышцах шеи, за шамкающие губы. — Это святотатство. Я не могу взять греха на душу.

— Поздно, господин граф, поздно думать о душе и о богохульстве! Все богохульства вы совершили, когда вместе с покойным королем обещали моему отцу сделать его вдовцом, если ему неугодно стать двоеженцем!

Он все знал. Должно быть, от приемной матери, от болтливой датской дуры мадам Екатерины. Он знал все дословно, повторял слово в слово так, словно сам присутствовал при той сцене в королевской опочивальне. И он знал, что право первородства принадлежит ему.

А она, датская дура? От мужа — больше не от кого. Он ей рассказал. Он рассказал ей все, все документы хранились у нее и дети знали, оба…

— Вы же не могли оставить нас в покое, вы? — кричит на него король. — Вы не могли, ни в детстве, ни потом, просто оставить нас в покое. Ни Луи, ни госпожу принцессу, ни меня. Вам нужно было, чтобы все в мире слушалось вашего страха? Стало по вашему слову!

— Я не могу… — голос дрожит, ломается и неслышим на фоне королевского гнева, как шелест листьев посреди грозы. — Не могу… Ваше Величество, еще не поздно…

Рука взмывает в воздух — и лишь в последний момент опускается не на щеку Старика Анри, на дерево перил, и подламывается не только резная узорчатая балка, но и держащая ее балясина.

— Благодарите ваши седины и то, что спасли мне жизнь. Но если еще раз, наедине или публично, вы назовете меня так — я убью вас на месте, господин граф.

Дерзкий юнец, истинный король отворачивается.

— Я не хотел, — медленно произносит он, — Я не хотел, ради моей матери. Я не помню ее, но ее имя и ее честь мне достаточно дороги. Но не настолько дороги. Завтра я открыто назову свою ветвь побочной и вы встанете рядом со мной. После этого делайте что вам угодно. Раз уж Творец как-то нас всех терпит на этой земле, — добавляет он, — я буду терпеть вас. Но не напоминайте мне о необходимости терпеть вас слишком часто.

Внук своего деда, думает Старик Анри, как мы не видели? Как мы все не видели — что нам застило глаза, не цвет волос же? Он моргает, потому что на этот вопрос есть ответ и Старику Анри он известен. Страх и нежелание признать, что был неправ и поступал глупо, бесчестно и жестоко. Боже милостивый, а и правда, как ты нас всех терпишь?